В 2021 г. в издательстве «Прометей» вышла книга «Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы». Вдохновителем и составителем сборника стал писатель Ю.М. Поляков. В книгу вошли статьи шести авторов, разные по стилю и подходам, но объединенные общим принципом. Коротко этот принцип можно было бы определить как «независимость суждений».
Тотчас же по выходу книга привлекла к себе внимание и стала предметом бурных споров, снискав диаметрально противоположные оценки. Но всякое эмоциональное обсуждение – а именно таковым было обсуждение книги – топит в потоке эмоций здравый смысл. И чтобы вытащить его из топи сумбура, необходимо разобраться спокойно, разложив на составляющие самую суть вопроса.
Прежде всего, говоря о литературной критике, не стоит путать критика и филолога. Задачи у них совершенно разные. Филолог изучает слово, текст. Предметом его исследований может стать все что угодно – лишь бы это было написано. Или хотя бы сказано. Можно изучать молодежный сленг или воровское арго, анализировать татуировки или записки, надписи на заборах или инструкции к товарам из Китая, неизвестно кем и когда переведенные на русский язык. Всё это существует и заслуживает изучения, как всякое сущее. Поэтому и то, что принято называть графоманией, вполне может стать предметом исследовательского интереса ученого-филолога. И зачастую филолог берется быть критиком, ища повсюду трансцендентность, имманентность или – прости, Господи, эмерджентность. Но в том-то всё и дело, что самый никудышный роман самого бездарного литератора может обладать и эмерджентностью, и континуальностью, и даже сингулярностью.
Современные православные издательства выпускают довольно много художественной литературы. Отбираются произведения по принципу правильности взглядов писателя и верного понимания православного вероучения. Анализируя тексты, можно будет говорить об аксиологии, сотериологии, о гносеологии и т.д. Но это не сделает текст талантливым с точки зрения литературы.
Филолог, настроенный на анализ текста как такового, порой проходит мимо чисто литературных достоинств – владения языком, умения фабулировать или выстраивать сюжет, знания описываемого предмета, раскрытия заложенной в произведение идеи и того, насколько эта идея глубока, интересна и оригинальна. Всё это зачастую остается за горизонтом филологических штудий. В итоге читатель узнает от такого критика всё об имманентности и эмерджентности, но ничего о том, насколько хорошо книга написана и стоит ли ее читать.
Критик не изучает текст. Его первейшая задача – контроль качества. Критик – это своего рода ОТК (отдел технического контроля) для читателя. Контролер качества занимается выявлением брака продукции, прежде чем эта продукция отправится к покупателю или к следующему в цепочке производства работнику. Первостепенная задача критика именно в том и заключается, чтобы рассказывать читателю не о трансцендентности и сингулярности, а о том, стоит ли тратить время на ту или иную книгу. Или лучше распорядиться своим временем с большей пользой.
Когда же филологи, занимающиеся критикой, настаивают на «приращении смысла», звучит это по меньшей мере странно. По глубокомысленному замечанию Винни Пуха, «всякая вещь или есть, или нет». А смысл – особенно. Если смысл в произведении есть, то, в самом деле, долг критика – помочь читателю его увидеть и понять. Но если смысла нет, то едва ли стоит высасывать его из пальца, чем, к слову сказать, и занимаются ангажированные издателем критики или не в меру увлеченные филологи.
А зачастую суждения современных критиков зависят от вознаграждения. Более того, бытует мнение, будто писать хвалебные рецензии на слабые произведения (разумеется, изданные крупными издательствами) – это престижно, поскольку свидетельствует о том, что критику хорошо платят и высоко ценят его труд.
Но стоит определиться, какой мы хотим видеть литературу и что вообще мы понимаем под этим словом. Готовы ли мы называть литературой любой текст, особенно хорошо продающийся, или все-таки хотим придерживаться классического понимания литературы: как искусства слова, требующего от творца вполне определенных способностей и навыков. Если же мы не против обоих вариантов, то имеет смысл разделить литературу в классическом понимании и литературу в понимании пост- (или мета-) модернистском, когда текст может быть абсолютно любым. Второй вариант нужно как-то обозначить, дабы не вносить путаницу. Не будем использовать обидных слов, забудем на время про графоманию, назовем это явление скриптовербис (от лат. scripto verbis – писание слов). Так будет точнее и, что самое важное, честнее. Потому что иначе получается, как в Евангелии: просящему хлеба кладут в руку камень. Человек берет с полки книгу в расчете на встречу с литературой, но вместо этого сталкивается… со скриптовербисом.
Но чего же мы все-таки ждем от современной литературы? А давайте вспомним, что было ценного в русской словесности XIX–XX вв. Точность слова Пушкина и Тургенева, масштаб и глубина Толстого и Достоевского, лаконичность при умении выделить главное Чехова и Бунина, юмор, сочетание мысли и увлекательности Булгакова и А.Н. Толстого. Значит, художественная литература, в отличие от скриптовербиса, – это не просто любой текст. Это текст, скомпонованный и написанный особым образом. И первое, с чего он начинается, – язык и стиль. Писатель, не имеющий своего стиля, не владеющий на должном уровне языком, – певец без голоса, композитор без слуха, слепой художник, парфюмер без обоняния. Неспособность выразить свою мысль правильно, сказать именно то, что ты хочешь сказать, да притом еще сделать это изящно и особенно, есть первый признак профнепригодности в писательском деле.
Но когда критики указывают на языковую глухоту, на отсутствие у того или иного автора необходимых для занятий литературой качеств, их то и дело обвиняют в «ловле блох». Как выразилась писательница Ганиева о критике Кузьменкове, написавшем нелестный отзыв о ее сочинении, «поцапал блох». Воистину высокий штиль…
Но все это – не более чем попытка отвлечь внимание от сути вопроса. Конечно, случаются описки и ошибки и разные досадные недоразумения. Как, например, в «Подростке» Достоевского, когда Дарья Онисимовна вдруг становится Настасьей Егоровной. Можно попенять Толстому за невнятное описание смерти Элен, когда складывается впечатление, будто персонаж выполнил свои задачи и так надоел автору, что заниматься им больше нет никакого желания. Но подобные огрехи не умаляют совершенства произведения, не отрицают замысла и не перечеркивают его воплощение. Такие мелочи, или, если угодно, «блохи», найдутся у любого крупного писателя. И Тургенев мог перепутать кадило с паникадилом, и Гоголь мог изъясняться не слишком удачно: «Из брички вылезла девка, с платком на голове, в телогрейке, и хватила обоими кулаками в ворота так сильно, хоть бы и мужчине». Но это не отменяет достоинств. А можно ли утверждать, что оплошности современной премиальной прозы – ни на что не влияющие мелочи? Чтобы не быть голословными, давайте разберем один пример.
Не будем называть имен, просто рассмотрим под микроскопом несколько «блох» и постараемся честно ответить на вопрос, с чем мы имеем дело: с несущественными огрехами или с отсутствием склонности к литературе, с умением создавать исключительно скриптовербис. Итак, перед нами подборка цитат из разных произведений одного автора. Наша первейшая задача – понять, что автор хотел сказать и соответствует ли сказанное подразумеваемому. Другими словами, обладает ли автор элементарным даром выразить точно свою мысль.
Вот автор описывает застолье и, перейдя к крепким напиткам, утверждает, что герои пьют «густой, как мед, коньяк». Взрослые люди, имеющие представления и о коньяке, и о меде, наверняка споткнутся об эту фразу, потому что такого коньяка отродясь нигде не водилось. Что же хочет сказать автор? Вероятно, имеется в виду, что, будучи налитым в рюмку, коньяк оставляет на стекле подтеки, плотностью действительно отдаленно напоминающие мед. Но это не означает, что коньяк густой, как мед. То есть автор не смог точно выразить свою мысль.
Идем дальше. Вот герои приезжают в морг, а там «как всегда в подобных местах, где-то гулко капала вода, каждая капля была тяжела, словно жидкая пуля». Во-первых, что значит «места, подобные моргу»? Здесь не то что мысль выражена неточно, но и догадаться невозможно, что автор имеет в виду: другие хранилища трупов? Но об этом вряд ли кому-то что-то известно. Места, где должна поддерживаться низкая температура? Например, продуктовые склады. Но тогда почему «как всегда»? Разве в таких местах непременно гулко капает вода? Вряд ли можно согласиться и с этим. А что значит «каждая капля была тяжела, словно жидкая пуля»? Понятно: автор хочет сказать, что гулкая капель наводила на мысль о тяжести каждой капли. Но сравнение с некой «жидкой пулей» совершенно несодержательное, оно пустое. Нельзя для сравнения использовать неизвестный предмет, поскольку это ни о чем не сообщит читателю. Это все равно что написать: «Вчерашний закат был так же прекрасен, как на планете Глизе 436 b». Кто сможет представить такой закат? Возможно, автор хотел сказать, что звуки падения капель напоминали о гильзах, падающих после выстрелов, и подчеркнуть тем самым напряженную обстановку: морг… звуки, напоминающие выстрелы… Но мысль опять же выразить не удалось.
Другая цитата. Автор описывает некоего директора НИИ железнодорожного транспорта. Это человек «похожий на чемпиона породы среди бульдогов – явно ничего не смысливший в разработке, пришедший из каких-то секретных военных лабораторий». Если понимать это предложение так, как оно написано, получается, что по внешности человека, похожего на бульдога, можно догадаться о его некомпетентности, а также о предыдущем месте работы. Более того, из этой фразы следует, что в секретных военных лабораториях работали люди, ничего не смыслившие в разработках. Непонятно, почему речь идет не просто о бульдоге, но о чемпионе породы. Видимо, автор хотел сказать, что лицо директора с тяжелой нижней челюстью не свидетельствовало в пользу высокого интеллекта его обладателя. Судя по лицу, директор в прежние времена занимался не исследованиями, а сыском или наблюдением, состоя на службе в органах безопасности. Однако об этом можно только догадываться – выразить точно эту мысль автор опять же не сумел.
Мы рассмотрели всего лишь три цитаты. Но этот ряд можно продолжить, и смею заверить, что образцы не случайны, но типичны, и в остальном творчество автора не намного отличается по стилю и владению словом. А это значит, что писатель не может сделать элементарного в литературе: четко выразить свою мысль и образно донести ее до читателя. Такой писатель похож на человека, обожающего петь, но не обладающего музыкальным слухом. Ни у кого не возникнет вопрос, стоит ли такому любителю пения выходить на сцену. Так почему же человек, не обладающий даром точно выражать свои мысли, должен считаться писателем?
Повторимся: мы не против творчества, пусть будет много писателей, хороших и разных. Пусть будет литература и скриптовербис. Дело в другом. В книге «Проклятые критики» рассматривается главным образом премиальная литература, то есть произведения, отмеченные престижными наградами, вплоть до правительственных. Как, например, творчество Г. Яхиной. Но премии – это не просто деньги. Во-первых, российскому читателю отмеченные наградами писатели преподносятся как лучшие. А во-вторых, именно награжденные в России книги переводятся на иностранные языки и тиражируются за границей, представляя нашу страну.
Если же мы вчитаемся, о чем пишут лучшие российские писатели, то заметим странные совпадения. Помимо того, что это действительно стилевая и языковая беспомощность, а попросту говоря, профнепригодность, практически во всех премиальных книгах наша страна представлена какой-то всемирной помойкой. Ну, или, как утверждают украинские пропагандисты, Мордором. А народ нашей страны… вот именно – орками. История и современность – это сплошная кровь, это глупость и подлость, воровство и предательство, пьянство и насилие. Люди – отвратительные существа, насильники с рабской психологией. Русский язык – «из всех безрадостных вещей не было в эти годы ничего безрадостнее уроков русского языка». И вот именно такой образ России и русских пропагандируется как внутри страны, так и за ее пределами. Допустим, люди, искушенные в хитросплетениях политики, маркетинга и манипуляций, понимают, что к чему. Но простодушный читатель принимает информацию о премиях за чистую монету, для него лауреат – значит лучший. Следовательно, он будет не только почитать косноязычие за норму, но и внимать и верить тому, что пишут лучшие писатели современности.
Впору задаться вопросом: что за гуманитарная диверсия? Кто эти вредители и могильщики словесности? Кто отбирает тексты не по литературным достоинствам, а по готовности авторов кричать на весь мир, будто Россия дикая, грязная, уродливая, жестокая и коварная, будто этот самый мир без России станет лучше?
На этот счет высказывалось много разных предположений. Но недавно открылись интересные подробности. В мае сего года распорядителем ряда престижных литературных премий – «Большая книга», «Лицей» и «Книгуру» – вместо Георгия Урушадзе была назначена сотрудница Ельцин-центра Татьяна Восковская. К слову, писатель, цитируемый выше, лауреат «Большой книги» и ряда других премий, признанный мастер современной прозы, переведенной на всевозможные языки, изданной в других странах.
Между тем именно Ельцин-центр не первый год занимается кураторством литературного и книгоиздательского процесса в стране, организацией книжных ярмарок, «гастролей» писателей по миру, решает, кого переводить на иностранные языки, чьи книги представлять на международных выставках. Ведь Ельцин-центр – один из учредителей АНО «Институт перевода». Еще в 2020 г. телеграм-канал «Незыгарь» https://t.me/russica2/34019 сообщал, что на протяжении ряда лет Ельцин-центр выиграл порядка восьми «литературных тендеров» от Роспечати на сумму от ?800 тыс. до ?4,5 млн каждый. При этом во всех тендерах всегда участвовали два юридических лица: сам Ельцин-центр и АНО «Институт перевода», в учредителях которой все тот же Фонд Ельцина! «Зачем две аффилированных фирмы заявлялись на одни и те же тендеры? Чтобы имитировать конкуренцию, делая закупку «честной». И действительно: 6 из 8 тендеров выиграл Фонд Ельцина, еще два – «Институт перевода». Это для имитации разнообразия поставщиков, чтобы госзаказчика не ругали за «монопольные тендеры». И ладно бы за счет серых схем мы получали невероятный результат на выходе. Но ведь на эти ярмарки в составе «делегации российских писателей» на госденьги ездили и ездят термоядерные русофобы, «крымненаши», адепты весьма нетрадиционных ценностей (фамилии умолчим – о них все наслышаны)».
Чем же еще славен Ельцин-центр? Ну, например, 22 июня 2021 г. при кураторстве Генерального консульства Германии там вспоминали о «гуманизме и человеколюбии солдат вермахта на территории СССР». 5 июля 2019 г. при участии генерального консула США в Екатеринбурге Пола Картера там отметили День независимости США. Регулярно там проводится публичное обсуждение прав ЛГБТ-сообщества, устраиваются лекции по истории России. И, конечно же, вся история страны до 1991 г. представлена каким-то кровавым кошмаром и недоразумением. Именно там назвали гвардейскую ленту носовым платком, а патриотов страны, то есть граждан, радеющих об ее благе, – дебилами. Именно там был замечен в продаже «Уральский словарь», якобы собрание диалектизмов, о которых местные жители, по их утверждению, никогда не слыхивали. Зато в этом словаре ясно сказано, что «гнить» означает «жить в России».
Получается, что литературный процесс в нашем Отечестве сродни жизни мафиозного клана. Этакий «Спрут», не просто распоряжающийся государевой казной, но и заодно продвигающий свою идеологию, или, как модно говорить ныне, повестку. А повестка эта – заказ на создание негативного образа России, удивительным образом перекликающегося с образом, созданным в Голливуде или на Украине, и вдобавок унижение нашей страны. Потому что замена по-настоящему великой русской литературы русофобским скриптовербисом – это и есть самое настоящее унижение, это плевок в лицо народа России. Иначе объяснить положение дел просто невозможно.
То, что в нашей стране выдается за литературу, на самом деле таковой не является. Любой «раскрученный» писатель, даже если на каком-то временном отрезке он играет патриота, есть не что иное, как продукт совершенно определенной среды, созданный с совершенно определенными целями. Авторы, будь они хоть Толстыми, хоть Достоевскими, не вписывающиеся в эту среду по идеологическим или аналогичным причинам, никогда не будут изданы коммерческим тиражом, переведены на другие языки или награждены престижными премиями. То есть все пути к массовому читателю для них надежно перекрыты. И так будет до тех пор, пока литературу в нашей стране оценивают с точки зрения верности тусовке или идее, а не литературных достоинств. Что бы ни сочиняла по этому поводу Галина Юзефович.
И неважно, о какой именно тусовке идет речь в настоящий момент. Если завтра кто-нибудь напишет: «Марш вперед! Ура… Россия!» – это не должно стать поводом для восклицаний вроде «Новый Гоголь явился» и уж тем более превращаться в лесковское «вместо хлеба и водки – чувства патриотки».
Ошибочно было бы думать, что перед нами какое-то небывалое прежде явление. Почти сто лет назад на критику сетовал Горький. И, несмотря на то, что критиков было много, толку от них, считал Горький, почти никакого. Вместо того, чтобы заниматься текущей литературой, критики, разбившись на группы, точно так же выясняли друг с другом отношения, причем «тоном враждебным, перенасыщенным грубейшими личными выпадами». Литератор как мастер критиков почти не интересовал, зато либо в нем искали приверженца той или иной группы, либо пестовали его «как солдата своего взвода». Всё это необыкновенно удручало Горького, много писавшего и выступавшего о критике как о важнейшем направлении. Критике, призывал он, стоит учить начинающих писателей краткости, ясности, грамотности, а не выяснять отношения и не дробить литературный мир на группки. В те годы раздробленность и групповщину попытались преодолеть созданием Союза писателей СССР. Что мы предпримем сегодня – вопрос пока еще открытый.
