О Юрии Смирнове вначале было известно очень немного. Год рождения – 1925. Родина – небольшой городок Макарьев, что на реке Унже. Боец гвардейской стрелковой дивизии. Участник знаменитого танкового прорыва.
Когда войска генерала Галицкого разгромили германскую 78-ю штурмовую дивизию, в одном из штабных немецких блиндажей был обнаружен изуродованный пыткой, распятый на кресте Юрий Смирнов. Рядом лежал его комсомольский билет и листки допроса: фашисты домогались узнать силу и направление нашего танкового удара. Юрий не выдал военной тайны.
Вначале это было буквально все, что мы знали о Юрии Смирнове. А хотелось узнать всю жизнь этого юноши, почти мальчика.
И вот постепенно из вопросов тех, кто встречался с ним в детстве, из рассказов однополчан раскрылся короткий, но славный жизненный путь советского юноши, комсомольца, бойца, верного сына своей Родины. Героя Советского Союза Юрия Смирнова.
– Вы скакали когда-нибудь во весь опор верхом на неоседланной лошади, сидя задом наперед? – рассказывал о Юрии приятель его отца, лесного объездчика из Макарьева. – А Юра скакал. И притом не держась руками. Поверьте, это далеко не каждому удается: на таком галопе легко разбиться насмерть, стоит лишь на мгновение потерять самообладание, ослабить мускулы… И еще: вы переходили во время бурного паводка такую реку, как наша быстрая Унжа, прыгая со льдины на льдину? Уверен, что нет. А Юра переходил. И притом не однажды.
Вы скажете: мальчишеское озорство? Пожалуй. Во всяком случае, так думали в нашем Макарьеве, осуждали Юру, жалели мать. Мария Федоровна частенько плакала.
А вот сейчас, когда вспоминаешь этого вихрастого непоседливого мальчонку, начинаешь думать, что, быть может, это было не только озорство…
Помню, как однажды он скакал со льдины на льдину, перебираясь через реку: ушанка на затылке, непокорные вихры, громадные отцовские валенки.
У меня сердце остановилось: оборвется – конец. Ведь не вытащишь, не спасешь…
Юра прыгнул на берег. Ну, думаю, отдеру его сейчас за уши так, что до свадьбы не заживет! А он в пляс неожиданно пустился. Такие колена выкидывает, что не разберешь, где руки, где валенки. А главное глаза: искрятся, сияют, полны гордости – победил, дескать! И понял я тогда на берегу причину его озорства.
Природа наделила его неуемной энергией. Ей тесно, она рвется наружу. Пока никто не показывает ей настоящего выхода. Ну, она и перехлестывает через край…
После окончания ремесленного училища Юра работал на заводе в городе Горьком. Часто писал матери, она осталась одна в Макарьеве с двумя сестренками, отец Юры был на фронте. И, конечно, Юра стремился в армию.
В сентябре 1942 года почтальон принес Марии Федоровне открытку. В ней коротко сообщалось, что Василий Аверьянович Смирнов пал смертью героя в боях под Сталинградом.
Через несколько дней в родной Макарьев приехал Юра.
– Ухожу в армию, мама. Бить немцев. Мстить за отца.
На этом закончил свой рассказ старый друг отца Юрия. На этом, пожалуй, и закончилось отрочество Юрия Смирнова и наступила более зрелая пора его жизни – юность.
***
Глубокой осенью 1943 года Юрий Смирнов пришел в одну из запасных частей Московского военного округа, а когда снег уже запорошил землю, молодой солдат прибыл в часть действующей армии и был зачислен в роту автоматчиков.
Начались зимние учения.
Трудно в снежную вьюгу на стрельбище, когда холодный ветер обжигает лицо, руки деревенеют даже в теплых меховых перчатках и глаза слезятся от яркой белизны снега, залитого солнцем. Нелегко часами лежать в снежном сугробе, когда все тело мертвеет, становится каким-то чужим, неуправляемым, – и вдруг мгновенно вскочить и броситься в штыки на «противника». И очень тяжелым кажется с непривычки это суровое непреложное расписание дня, когда каждая минута на учете, каждый час заполнен до отказа.
Но скоро этот суровый распорядок дня стал для Юры понятным, естественным, логичным. Он вошел в его плоть и кровь и родил важнейшее качество солдата – воинскую дисциплину. И Юра неожиданно для самого себя вдруг открыл, что здесь он живет настоящей жизнью – интересной, яркой и до края переполненной нужным, живым делом.
Юра был уверен: тут, на заснеженных учебных полях, не могут повториться неудачи первых дней обучения в ремесленном училище.
Теперь по собственному опыту он твердо знал: нужно умение. И дается это умение нелегко – упорным, настойчивым каждодневным трудом.
Там, в родном Макарьеве, Юра победил станок. Юра победил тогда потому, что был упорен: потому что в нем жила хорошая, благородная гордость советского человека, не позволяющая ему плестись в хвосте; потому, что руководил им опытный старый мастер.
В армии Юра обучился мастерски владеть своим оружием, автоматом. Но теперь у него был опыт. Из мастерской ремесленного училища он принес любовь к механизму, умение ухаживать за ним внимательно, ежечасно. И здесь, в армии, у него оказался такой же взыскательный, мудрый и опытный наставник, как и в родном Макарьеве.
Это был товарищ по роте, пожилой сибиряк, старый коммунист Семен Карозин. Он прожил большую и трудную жизнь, сражался с немцами в Первую мировую войну, много видел и много знал. И он привязался к этому горячему, упорному девятнадцатилетнему юноше. Быть может, потому, что чем-то неуловимым Юра напоминал его единственного сына, погибшего в первые дни войны…
Ранней весной Юрий Смирнов принимал воинскую присягу. Это было в густом сосновом лесу. Таял снег. Бежали ручьи. Воздух был весенний, теплый. В голубом высоком небе победно сияло солнце.
Юра волновался. Еще бы! Это был самый знаменательный день в его жизни: Юрий Смирнов, молодой солдат Советской Армии, давал великую, священную клятву народу, Родине, Сталину. И на лесной поляне звенящим от волнения голосом читал он слова воинской присяги.
«…Я… торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну…»
Присяга принята. Прозвучала команда: «Вольно, разойтись!» Юра бросился искать своего друга и учителя…
Завидя Юру, старый солдат поднялся и торжественно, вытянувшись, как на параде, ждал юношу. Потом до боли крепко пожал ему руку.
– Поздравляю. Служи верой и правдой, сынок. – Голос его дрогнул. Очевидно, вспомнил он сына, погибшего под Брестом.
Весь переполненный ощущением сегодняшнего дня, взволнованный этим новым, впервые услышанным от Карозина словом «сынок», Юра прильнул к старому солдату.
– Клянусь, дядя Сеня!..
– Товарищ Смирнов!
Это подошел к ним комсорг батальона, старшина Шмырев. Он давно приглядывался к молодому солдату и сейчас решил поговорить с Юрой о вступлении в комсомол.
Юра вспыхнул от радости: он сам мечтал о комсомоле, но все как-то не решался заговорить об этом.
Юра невольно взглянул на учителя. Глаза старого солдата были суровые, требовательные. И вдруг Юре вспомнились стрельбище, лесная опушка, автомат, брошенный в снег, и жесткие справедливые слова:
«Я тебя под пулями посмотрю и тогда скажу, кто ты есть…»
– Нет, товарищ старшина, сейчас рано. Я еще в бою не был. Погляжу, каков я солдат на деле, и тогда решу.
Полк шел на фронт. Фронт двигался на запад. Советская Армия наступала.
Все чаще на пути попадались разоренные, выжженные немцами деревни, под корень срубленные фруктовые деревья, столбы виселиц, глаза одиноких женщин, полные слез и горя по убитым, замученным, угнанным в неволю. И каплей по капле сердце Юры наполнялось ненавистью.
Так озорной мальчишка из Макарьева постепенно становился солдатом.
***
Темной ночью полк выходит, наконец, на передовую и занимает исходный рубеж. На рассвете назначена атака.
Юра лежит в окопе рядом с Семеном Карозиным. Тишина.
И вдруг в воздухе раздается рев моторов. Он все ближе, ближе, он проносится над головой – и над немецкими окопами визг бомб, грохот, столбы взметнувшейся земли.
Юра не находит себе места. Скорей бы рассвет, скорей бы в атаку, в бой – в его первый бой!
В воздухе снова воют моторы. Идет новая волна наших бомбардировщиков…
На востоке чуть белеет горизонт. Сейчас вспыхнет зеленая ракета – сигнал атаки.
Ломая напряженную тишину, в седом предутреннем тумане гремит залп гвардейских минометов. За ними грохочет наша артиллерия. Земля и воздух над холмиком до отказа полны грохотом, воем мин, скрежетом металла.
Неужели что-нибудь живое может остаться после такого огненного вала?
– Всем фрицам капут. Ничего нам не оставили, – разочарованно говорит Юра.
– На твой век хватит, – сурово отвечает дядя Сеня.
Старый солдат по опыту знает: где-то в дотах и блиндажах, в лисьих норах и бронированных колпаках притаился враг, и многим придется умереть, чтобы вышвырнуть его вон…
Ракета!
Рота Зеленюка идет на штурм. Юра вырывается вперед.
И вдруг, казалось бы, мертвый холм оживает: с резким, пронзительным воем рвутся мины, неумолчно бьет пулемет.
В первом порыве атаки Юра ничего не замечает. Только бы скорей добежать до немецких окопов, только бы лицом к лицу встретиться с врагом!
Резкий рывок бросает Юру на землю. Это дядя Сеня дернул его за руку и упал рядом с ним.
Юра оглядывается. Атака захлебнулась: товарищи лежат там, где их бросил на землю губительный огонь…
Зеленюк спрашивает у старого солдата, кого послать в разведку.
Дядя Сеня указывает на Юру…
– Вам это кажется странным? – говорил потом дядя Сеня. – Да, я любил его как сына. И все-таки сам послал на смерть. Непонятно? Попробую объяснить.
Должен сказать, я прекрасно видел, как вел себя Юра во время атаки: как дрожали его руки, как в глазах стоял страх, как он боролся с этим страхом.
Вы скажете, что Юра оказался трусом?
Нет! Это был страх первого боя, страх еще не обстрелянного бойца. Юрий должен был перебороть этот страх. И мне хотелось, чтобы это произошло как можно скорее, и чтобы Юрий победил без свидетелей. Я был уверен в нем…
Одним словом, Юра ушел в разведку, ушел с блестящими, радостными, сияющими глазами.
Он никогда подробно не рассказывал мне, как полз к этому холмику, как обнаружил немецкий пулемет и вернулся обратно. Он только однажды обмолвился: когда немцы заметили его у старого пня и открыли огонь, Юре снова захотелось врасти в землю. Ему казалось: тело налито свинцом и нет сил шевельнуться. Но на этот раз борьба со страхом длилась секунды: Юра сумел, заставил себя оторваться от земли. Больше того, он обманул врага: оставив свою каску на пне, скатился в овражек.
Теперь я твердо знаю: там, у старого пня, Юра победил страх, победил всерьез. За это я могу ручаться: я видел его в тот же день в бою, и он вел себя так, как должен вести себя настоящий боец нашей армии.
И еще я вам должен сказать, сказать с гордостью, потому что здесь есть и доля моего труда: в тот же день, в день своего боевого крещения, он постиг великое и сложное умение вести бой – управлять своим сердцем, нервами, страстью, выделять основное, драться зло, напористо и в то же время иметь холодную ясную голову. Так быстро это дается далеко не каждому. Да, настоящим солдатом стал в тот день мой мальчик.
Вот что рассказал Карозин о победе Юры над страхом.
Дальше события развивались так.
Юра докладывает Зеленюку о расположении пулемета. Зеленюк звонит на батарею. Первые же три снаряда уничтожают пулемет. И рота второй раз поднимается в штыки.
Первая линия траншей взята с ходу. Юра первым врывается в окоп. И первым, рядом с Зеленюком и Карозиным, поднимается из окопа преследовать отступающих немцев.
Юра уже на вершине холма. Но тут он замечает: за ним следуют немногие – большинство молодых солдат замешкались в захваченной траншее.
Как молния, мелькает мысль: первая траншея ловушка, немцы пристрелялись к ней, сейчас они откроют огонь. Ведь только вчера говорил об этом дядя Сеня.
И будто в подтверждение этого над головой воет мина и разрывается в траншее. За ней вторая, третья…
Юре сверху отчетливо видно, как мечутся бойцы, как некоторые из них пятятся назад.
Раздумывать некогда. Юра бросается вниз, туда, в окоп, где рвутся мины.
– Товарищи! Вперед! Здесь смерть!
Один за другим бойцы подбегают к Юре.
– Вперед! – кричит Юра.
Бойцы уже переваливают через гребень холма. А Юра все продолжает сзывать товарищей:
– Ко мне, друзья! Вперед!
Уже последний боец выскочил из траншеи. Теперь туда – в бой!
И вот тут-то осколок мины ударяет в лицо.
Юра падает. Кружится голова. Во рту кровь.
В голове мелькает: «Ранен? В первом же бою? Значит – в тыл, в госпиталь? Нет, быть того не может!»
Юра поднимается и, зажимая рукавом шинели кровоточащий рот, бежит вперед.
Он на гребне холма. Он уже спускается вниз. Там, в овраге, идет бой. Вот дядя Сеня. Вот Зеленюк.
Перед глазами появляются какие-то красные круги. Юра теряет сознание.
***
Первые дни в полевом госпитале Юра не находил себе места. Он негодовал:
– Товарищи сражаются, а я в госпитале валяюсь. И рана-то пустяшная – зубы выбили! В первом же бою… Вояка, нечего сказать!
Ночью он долго не мог уснуть и снова – в который уже раз – в мельчайших деталях вспоминал свой первый бой.
…Юра успокоился. Теперь он твердо знал: его первый бой прошел хорошо. На сердце было легко, и он начал писать письмо.
«Милая мама!
Пишу из госпиталя. Не пугайся, родная. Попал сюда из-за пустяка. В бою как-то шальным осколком мины я был ранен в верхнюю челюсть. Верь мне – ранение легкое. Скоро вылечусь и снова на фронт. В госпитале тоскливо. Хочется быть среди боевых друзей. Скорее бы попасть в свою боевую часть – она теперь мой второй дом. Мама, ты за меня не тревожься, я служу хорошо, выполняю все приказы.
Твой Юра»
***
Рана заживала быстро. Но время тянулось мучительно медленно. И снова, как в первые дни, помрачнел Юра: хотелось скорей попасть в часть, увидеть друзей, вместе с ними идти в бой.
А тут еще письма начали приходить. Писал Зеленюк, писал дядя Сеня. Сообщали о том, что помнят его, ждут обратно. Между строк чувствовалось: ожидаются какие-то большие события. Мимо окон госпиталя громыхали танки, проходила артиллерия.
Юра понял: готовится наступление. Неужели он будет валяться на койке, когда его товарищи пойдут в бой?
…Поздно вечером Юра убежал из госпиталя. Его задержали на околице.
Главный хирург вызвал его в кабинет. Они проговорили добрый час.
Юра никому не рассказал об этой беседе, но терпеливо пролежал неделю. Когда его, наконец, выписали, он зашел к главному хирургу и крепко пожал ему руку.
– Спасибо, доктор. Большое спасибо…
В роте Юрия первым встретил комсорг батальона старшина Шмырев. Он заговорил с ним так, как будто виделся с Юрой вчера, будто только что отгремели залпы того памятного первого боя.
– Бой прошел, Смирнов. Ты решил?
Юра смело взглянул в глаза Шмырева и твердо ответил:
– Да, бой прошел. И я решил, товарищ комсорг.
В тот же день Юра подал заявление с просьбой принять его в члены Ленинского комсомола.
И снова началась боевая жизнь – интересная, яркая, напряженная.
День и ночь гвардейцы генерала Галицкого готовились к прорыву немецких укреплений севернее Орши. Они учились вести бой внутри вражеской обороны, преодолевать минные поля, проволочные заграждения, блокировать доты, врываться в окопы, быстро проходить линии траншей, с одного броска достигать вражеских артиллерийских позиций.
Но особенно увлекла Юру тренировка в танковых десантах.
Темной ночью, не зажигая фар, танки с группами автоматчиков на полной скорости прорывались внутрь обороны «противника». В кромешной тьме они мчались по полю, усеянному воронками от взрывов, преодолевали овраги и рвы, проходили через проволочные заграждения и траншеи. Где-то в глубине обороны «противника» по команде «прыгай» автоматчики соскакивали на землю, врывались в землянки и блиндажи, рвали телефонные провода, громили радиостанции.
И всякий раз, когда, прильнув к танковой броне, Юра слышал свист ветра в ушах, когда на крутых поворотах машины так резко кренило, что, казалось, не удержаться на скользком металле, Юра с благодарностью вспоминал «Ворона».
В ту пору бурная боевая жизнь была полна для него радостных, волнующих переживаний.
Однажды после ночного учения комсомольское собрание батальона приняло его в члены Ленинского комсомола. На собрании говорили о Юре как о солдате, доказавшем в бою преданность Родине, партии, Сталину.
Через несколько дней Юре был вручен комсомольский билет. А на следующий день в торжественной обстановке, под развернутым знаменем полка, Юрий вместе с другими молодыми солдатами дал гвардейскую клятву и приколол к своей груди гвардейский знак.
Вечером он писал письмо:
«Милая мама!
Я уже писал тебе, что вступаю в члены Ленинского комсомола. И вот мне вручили билет. Это большой документ, мама. Я его ношу в грудном кармане, около сердца. На правой стороне груди у меня знак советского гвардейца. Верь, мама, я не посрамлю чести своей семьи, своего города, своей Родины. Малодушием и трусостью я не запятнаю высокого звания комсомольца-гвардейца.
Обо мне не беспокойся. Я нахожусь на отдыхе за тридцать километров от передовой. Чувствую себя хорошо, настроение бодрое…»
Юра уже складывал письмо, когда над ним наклонился дядя Сеня.
– Письмо матери? Можно?
– Конечно.
Старый солдат внимательно прочел небольшой, размашистым почерком исписанный листок.
– На отдыхе, говоришь? – с трудом сдерживая улыбку, сурово спросил дядя Сеня.– Где ты этот отдых нашел? Зачем матери врешь?
– Так ведь нельзя же, – начал было оправдываться Юра. – Военная тайна…
– Да я шучу. Правильно. Мало ли кому письмо может попасть. Пусть думают – отдых. Так вернее. К тому же и матери спокойнее.
Потом дядя Сеня долго говорил с Юрой о чем-то постороннем. И только прощаясь с ним, неожиданно обнял его за плечи и ласково сказал:
– Хороший из тебя растет солдат, сынок.
Юра сложил письмо треугольником и надписал адрес. Это было последнее письмо, написанное им…
Вечером полк получил приказ выйти на исходный рубеж для атаки.
Прикрываясь темнотой ночи, Зеленюк вел роту по оврагам, кустам, лощинам – к передовой.
К полуночи над лесом поднялась луна. В призрачно освещенном кустарнике слышались неясные шорохи. По дорогам и тропам тихо, почти беззвучно, с темными фарами нескончаемой вереницей двигались танки, артиллерия, машины.
На рассвете гвардейцы разместились в траншеях, откуда должна была начаться атака.
В центре немецкой обороны, которую готовились прорвать гвардейцы генерала Галицкого, стояла немецкая 78-я штурмовая дивизия генерал-лейтенанта Траута. Она закрепилась на выгодных рубежах у непроходимых Осиновских болот.
Траут был в особой милости у Гитлера. Он получил от него рыцарский крест и приказ: любой ценой удерживать центральный бастион «Восточного вала» – автомагистраль Москва–Минск. Отсюда Гитлер намеревался «грозить Москве».
Фашистские газеты называли дивизию Траута «надеждой Германии». Рассказывали, будто Трауту предлагали более высокий пост, но «железный» генерал отказался.
– Пока я под Оршей – Германия спокойна.
И действительно, за время своего сидения под Оршей дивизия Траута вырыла семнадцать линий траншей, оплела местность паутиной колючей проволоки, минировала все подступы. Численность дивизии была доведена до семнадцати тысяч солдат. Ей придали шестнадцать артиллерийских полков и большое количество шестиствольных и десятиствольных минометов.
Офицеры этой дивизии похвалялись тем, что они «пленных не берут». У блиндажей и окопов висели хвастливые плакаты: «Русским вход воспрещен – здесь Траут».
И вот эту-то «прославленную» дивизию Траута и должны были разгромить гвардейцы генерала Галицкого.
***
Бой начался рано утром 24 июня.
Первой заговорила советская артиллерия. Огневой смерч бушевал над немецкими позициями, взметая черные фонтаны земли и дыма. Казалось, земля, небо – все полно этим непереносимым, ужасающим грохотом.
Артиллерия перенесла огонь в глубь немецкой обороны. В воздухе появились советские бомбардировщики.
И вот тогда-то двинулась гвардейская пехота.
Одна за другой·поднимались роты гвардейского стрелкового полка.
– Сейчас наша очередь… Сейчас… – волновался Юра.
Но ушла последняя рота, а они все еще лежали, глубоко зарывшись в землю.
Юрию удобно было следить за ходом боя. Гвардейцы поднялись во весь рост. Немцы встретили их губительным огнем. Пехота залегла. Теперь она продвигалась короткими, стремительными перебежками.
Юре не терпелось.
– Вот сейчас бы ударить! Почему медлят?
Но приказа не было, и рота Зеленюка лежала в окопах.
Шли часы. Бой не замирал ни на минуту: грохотали орудия, выли мины, гудели самолеты.
Рота Зеленюка по-прежнему не двигалась с места. Юра уже потерял надежду. Закатывалось солнце. Ветер доносил едкий запах гари. Над полем медленно ползли волны черного дыма.
Карозин решил утешить своего питомца, он знал по опыту – такое настроение перед боем ничего доброго не принесет молодому солдату:
– А ну-ка, Юрий, взгляни назад.
Юра нехотя оглянулся.
В овраге, покрытом кустарником, стояли наши танки.
Юра попробовал сосчитать и не смог: там были десятки машин, и в наступивших сумерках их контуры сливались в одну сплошную серую массу.
Танки стояли безмолвно, неподвижно. Но в этом безмолвии Юра вдруг ощутил грозную силу. Одно слово – и они оживут, загрохочут, ринутся вперед.
– Так, значит, мы не одни? – еще не отдавая отчета в своих мыслях, спросил Юра.
– Мы с ними.
– Мы… с ними? – начиная понимать, взволнованно зашептал Юра. – Танковый десант?
– Полагаю, что так. Не зря же на учебу тонны бензина истратили.
Юра ожил. Теперь он уже не сомневался, он был уверен: их рота будет в десанте. Для чего же другого их так долго держали здесь, в окопах рядом с этими танками?
И когда ночь спустилась на землю, когда забушевал огонь нашей артиллерии и раздалась такая знакомая и такая желанная команда «по танкам», Юра ничуть не удивился.
Танки мчатся на предельной скорости. Тяжелую машину бросает из стороны в сторону.
Пересекли поле, все изрытое воронками, где еще сегодня утром проходила первая линия немецкой обороны, прорвались сквозь лесок, выжженный снарядами. И вдруг неожиданно круто повернули вправо.
Танки мчатся все дальше и дальше. Снова какой-то лесок. Лужайка. Опять кусты.
И вдруг все оживает. Вспыхивают снопы трассирующих пуль. С визгом проносятся осколки снарядов. Где-то в стороне мелькают тени, очевидно, немцы.
Танки открывают огонь. Они утюжат вражеские окопы, давят блиндажи.
Впереди батарея. Не сбавляя хода, не сворачивая, танки идут на нее. Скрежет. Лязг металла. Танк тяжело переваливается, замедляет ход, но через мгновение все так же мерно гудит его мотор.
И вот тут-то резкая боль обжигает плечо. Руки становятся чужими, непослушными, слабыми.
Юра падает…
А танки мчатся по-прежнему. Они уже в густой березовой роще.
– Прыгай!
Десантники соскакивают на землю. Машины, не сбавляя хода, рвутся вперед – еще глубже в тыл дивизии Траута…
Зеленюк собирает своих автоматчиков в разрушенной снарядом немецкой землянке. Раздумывать некогда – в бой!
Штурмовая группа начинает громить узлы связи, радиостанции, блиндажи. Десантники находят их по тонким полоскам света, по телефонным проводам.
Бросок противотанковой гранаты, взрыв. Истошный крик раненых, насмерть перепуганных немецких штабников. Кто-то схватился врукопашную.
Но разве можно рассказать о бое в темноте во вражеском тылу, когда каждый кустик таит в себе смерть, когда не разберешь, промелькнувшая тень – друг или враг?..
На рассвете десантники вышли на автомагистраль Москва–Минск. В воздухе пахло дымом и гарью, но небо было прозрачным и чистым. Где-то вдали громыхали орудия. Наступление продолжалось.
Михаил Степанов сделал перекличку своего отделения. Он недосчитался многих. Пропал Юра Смирнов: последний раз его видели на опушке березовой рощи, недалеко от немецких штабных блиндажей.
Лишь через несколько дней комсорг полка, старший лейтенант Керим Ахмеджанов принес страшную весть: тело Юры Смирнова нашли в захваченном немецком блиндаже. Юра был распят на кресте.
***
…Решив, что главная опасность грозит ему от удара в лоб, Траут, усиливая фронтальную оборону, начнет стягивать ближе к себе самоходную артиллерию, оголяя в тылу наиболее опасный участок – автомагистраль Москва–Минск. Вот тогда-то наш прорвавшийся танковый кулак и ударит по самому уязвимому месту «Восточного вала». А когда «вал» будет разрезан надвое, существование Траута за его семнадцатью линиями траншей окажется бессмысленным. Таков был план нашего командования. Операция прошла так, как была задумана. Траут до последнего момента не разгадал ни силы танкового удара, ни направление его. А когда пресловутый «Восточный вал» был распорот, как мешок по шву, когда наши танки уже ушли на 200 километров к Борисову, Траут решил бежать. Но и это не спасло «железного» генерала: остатки его дивизии во главе с самим Траутом сдались в плен в лесах под Могилевом.
И постепенно из показаний пленных штабных офицеров, из листков допроса, найденных в блиндаже, становится ясным, отчетливым, зримым героический подвиг Юрия Смирнова…
…В ночь на 25 июня генералу Трауту доносят:
– В тылу дивизии советские танки.
– Чушь! – заявляет генерал.– Это было бы чудом. А в чудеса я не верю.
Через несколько минут поступают новые донесения:
– Советские танки, прорвавшиеся в тыл, громят узлы связи, давят батареи, крушат блиндажи.
В «чудо» приходится поверить. Генерал приказывает немедленно разузнать, в чем дело. И тут же, вопреки истине и здравому смыслу, доносит в ставку немецкого верховного командования:
«Атаки русских отбиты. 78-я штурмовая дивизия прочно удерживает свои позиции».
Штабники мечутся.
«Где русские танки?.. Откуда прорвались?.. Много ли их?» – несутся в эфир вопли, перехваченные нашими радистами.
Донесения разноречивы. Но ясно одно: прорвавшиеся танки сбросили десант автоматчиков; десантники штурмуют штабные блиндажи; размеры десанта неизвестны.
– Выяснить и доложить! – приказывает взбешенный генерал и все с тем же глупым упорством доносит командованию:
«Атаки отбиты. Штурмовая дивизия непоколебима».
Во все стороны высланы разведчики: надо во что бы то ни стало достать «языка».
И вот тут-то немцам случайно улыбается счастье: невдалеке от березовой рощи захвачен раненый русский автоматчик. Он явно принадлежит к танковому десанту. И он может дать показания…
Юру сбросила с танковой брони шальная немецкая пуля. Он был ранен и не смог обороняться, немецкие разведчики захватили его…
Юру вводят в немецкий штабной блиндаж.
О, это бесспорная удача: русский молод, у него простое добродушное лицо, к тому же он ранен и, конечно, его можно уговорить… или заставить быть откровенным.
Вначале немцы предупредительны, любезны. Они обещают сохранить ему жизнь, более того: они отправят его в Берлин, они сделают его богатым. Для этого надо только одно – откровенно, правдиво, подробно ответить:
– Сколько прорвалось танков? Где? Какова цель прорыва?
Юра знает, что в прорыве участвуют очень крупные танковые соединения. Он знает, что они прошли через Осиновские болота.
Но Юра молчит.
Немцы нервничают. Им некогда ждать – дорога каждая минута.
– Молчишь? Мы заставим тебя говорить!
Страшный удар кулаком валит Юру на пол. Немцы наклоняются над ним.
– Ну?
Юра молчит.
Офицер тяжелым кованым сапогом с размаху ударяет в раненое плечо. Нестерпимая, острая боль пронизывает все тело. Мутится рассудок. Все кружится перед глазами: сводчатый потолок, электрическая лампа, лица немцев.
Так вот когда оно пришло – настоящее испытание…
Он один среди врагов. Он не чувствует своим локтем локоть друга. Он раненый, беспомощный, бессильный…
Бессильный? Нет! Он сильнее их. Сколько бы их ни было! Как бы они ни мучили его!
В тот памятный день в лесу он принял воинскую присягу, он дал великую клятву народу своему, Родине, Сталину. И сейчас, здесь, в блиндаже, с ним вместе вся его великая страна, весь советский народ, с ним Сталин…
– Ничего не скажу, гады! – раздельно и четко раздается в блиндаже.
Немцы бросаются к Юре. Они срывают с него одежду, они бьют его шомполами, колют ножами. И в короткие перерывы задают все те же вопросы:
– Сколько прорвалось танков? Куда они прошли? Зачем?
Юра молчит…
Он не сказал им ни слова. В протоколе допроса, который с бессмысленной немецкой туповатостью вел писарь и потом, убегая, обронил на пол, под каждым вопросом стояло неизменно одно:
«Er schweigt» («Он молчит»).
А за семью накатами штабного блиндажа события нарастают с каждой минутой.
Телефон сообщает:
«Русские танки подходят к автомагистрали Москва–Минск… Танки на шоссе… Генерал-лейтенант Траут приказывает быть готовыми к отходу…»
Немцы жгут документы, рвут карты, разбирают уже давно смолкнувшую радиостанцию.
Все готово к бегству. Но как быть с этим упрямым русским? Он должен умереть. И в звериной злобе они придумывают ему страшную казнь.
Писарь приносит крестовину, сколоченную из досок. Офицер ржавыми гвоздями распинает юношу.
Юра висит на кресте бледный, с крупными каплями пота на лбу. Кровь медленно стекает по изуродованному, исполосованному телу.
Кто скажет, какие видения приходят к нему в эти последние минуты? Быть может, он видит мать, склонившуюся над ним. Или пришел к нему в блиндаж дядя Сеня, обнял за плечи и говорит: «Если все же придется умереть, сынок, умри так, чтобы смертью своей вырвать у врага победу».
***
Весть о великом подвиге быстро разносится по фронту. Она передается из полка в полк, из дивизии в дивизию. Радио разносит по всей стране рассказ о советском юноше из Макарьева, о комсомольце, гвардейце. И, будто перекликаясь друг с другом, сотни, тысячи людей благодарными делами своими славят Юру Смирнова.
Однополчане, как знамя, грозно проносят память о Юре от Осиновских болот Белоруссии до Кенигсберга.
Трое молодых бойцов-узбеков, уезжая на фронт, пишут на родном языке клятвенные слова:
«За смерть Юрия Смирнова истребим врагов».
Советская девушка Марина Грезова, комсорг одного из цехов авиационного завода, где директор инженер-полковник Журавлев возглавляет порыв комсомольцев сверхсрочно построить звено истребителей. И скоро над полями войны проносятся краснозвездные «ястребки», на их фюзеляжах надписи:
«Месть фашистам за Юрия Смирнова».
Мать героя, Мария Федоровна, получает десятки писем со всех концов советской страны.
«Я пожилой человек, – пишет ей сельский учитель из далекой Якутии, – и не привык бросать слова на ветер. Я не знал этого юношу, но вижу его сейчас перед глазами, будто он сын мой и будто его, сына моего, распяли немцы. И я клянусь седыми волосами своими: я выращу сотни знающих, честных советских людей и славными делами их, любовью их к отчизне отомщу врагу».
***
На фасаде школы, где учился Юра, сейчас красуется надпись:
«Макарьевское ремесленное училище имени Героя Советского Союза Юрия Смирнова».
Каждый год из дверей этого училища на юг и на север, на восток и на запад уезжают его питомцы, чтобы строить машины, воздвигать города, разгадывать тайны природы. И с каждым годом все краше, все ярче расцветает жизнь молодой страны. Ибо можно сжечь город, вырубить сад, вытоптать пшеницу, отравить в «душегубках» детей, распять Юрия Смирнова, но молодости нашей советской страны убить нельзя. Наша молодость бессмертна. Это юность мира, это будущее человечества.
Сергей МАРАСАНОВ
Из воспоминаний старшего лейтенанта Кустова Петра Алексеевича:
«Я, находясь в боевом наряде своего полка, после прорыва обороны немцев вблизи деревни Шалашино Дубровинского района Витебской области, проходя через немецкие позиции, зашел в один из немецких блиндажей. Блиндаж представлял собой просторное помещение, стены его были обиты стругаными досками, посередине стоял большой стол, стены были увешаны плакатами, среди них два портрета Гитлера. Взглянув на правую стену, я увидел прислоненного, как мне показалось, человека, обнаженного, с раскинутыми в стороны руками. Подойдя ближе, я разглядел, что человек этот прибит гвоздями к доскам блиндажа. Тело его было распято на специальной крестовине из досок, одна доска проходила вдоль спины, а вторая поперек, на высоте плеч. Так что получился крест. Руки человека были прибиты к этому кресту гвоздями. Гвозди были большие и загнаны по самые шляпки.
Два гвоздя торчали во лбу, представляя собой костыли без шляпок. Они пронизывали голову насквозь, повыше глаз. Ноги распятого были пробиты гвоздями со шляпками в подъеме. Ноги были в носках, а весь труп раздет и почернел, видимо, от ударов. На груди виднелись разрезы и ножевые раны. Лицо распухло. Оно было обезображено ударами холодного оружия. Оглядев помещение внимательней, я увидел на столе красноармейскую книжку и раскрытый комсомольский билет. Я прочитал эти документы и установил, что они принадлежат гвардии рядовому Ю.В. Смирнову 1-го батальона 77-го гвардейского стрелкового полка…»
Выписка из протокола допроса пленного генерал-лейтенанта фон Траута, бывшего командира 78-й штурмовой дивизии:
«Моя дивизия занимала оборону южнее Орши, западнее села Шалашино. Перед полуночью мне доложили о прорвавшейся группе советских танков. Я немедленно выслал несколько групп автоматчиков с приказом взять пленного. Через некоторое время в мой штабной блиндаж доставили десантника, он был ранен.
Вопрос: Этим десантником был гвардии рядовой Юрий Смирнов?
Ответ: Да, его фамилия была Смирнов.
Вопрос: Сколько времени продолжался допрос?
Ответ: До утра. До того времени, когда мне доложили, что танковый десант перерезал шоссе Минск–Москва.
Вопрос: Что вы узнали из допроса?
Ответ: Ничего. Русский солдат ничего не сказал. Мы возлагали на допрос большие надежды; если бы узнали, куда идут танки и сколько их, мы бы организовали отпор. Мы бы спасли важную стратегическую магистраль Орша–Минск, и кто знает, как бы повернулась Оршанская операция, во всяком случае, я не был бы военнопленным.
Вопрос: Что стало с Юрием Смирновым?
Ответ: Во время допроса он умер.
Вопрос: Какими методами пользовались вы при допросе?
Ответ: Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
Смерть
комсомольца на кресте
Герою Советского Союза гвардии рядовому
Смирнову Юрию Васильевичу
Мама, я не умер. Я воскресну.
Чтобы дотянуться до звезды,
Надо устремленным быть и честным,
Не бояться вольной высоты.
Перекрестков жизненных немало,
А в конце пути – спасенья крест.
Я взлетел с него в бессмертье, мама,
И судьбой страны моей воскрес…
Боль… Сплошная боль… И вспышки света –
Бог со мной в немецком блиндаже.
Догола фашистами раздетый,
Но броня из правды на душе.
Бьют меня, от страха стервенея.
Застилает взгляд кровавый цвет.
Бьют за то, что я их всех сильнее,
Бьют за комсомольский мой билет.
Бьют, измазав злобою мундиры,
На моей земле советской бьют.
Скалятся лоснящиеся рыла,
Жизнь мою желанную крадут.
Боль до рвоты. Рвота отвращенья.
Вот к стене прибит из досок крест.
От распятья в море отомщенья
Стон волной врывается окрест.
Ржавые в запястья вбили гвозди,
Ноги пригвоздили, но не дух.
Слышал треск пробитой лобной кости –
Костыля хватило б, а не двух.
Вырвался! Победный грянул выстрел!
Золотую обнял я звезду.
Всё стерпел, всё сделал, что замыслил,
От друзей бойцов отвел беду.
Шел на фронт сражаться добровольцем я,
Заменить погибшего отца.
– Здравствуй, папа!
– Тише… мама молится…
Слезы в небо капают с лица.
Людмила ЗАВЕРНЯЕВА
