Григорий Викторович прокомментировал новую работу, объяснив, что в «сознание масс» вбито неверное понимание поэта, что друзья-стукачи Есенина создали совершенно неправдоподобный его образ, но, однако, народная любовь сумела прорвать и преодолеть «чугунную плиту памяти». Сорок лет скульптор не мог взяться за изображение Есенина – ведь необходимо было пробиться сквозь сусальную позолоту и серебряные берёзки, окружавшие Сергея Александровича плотным кольцом и не дававшие правде звучать в полный голос. Но видение места Есенина в русской поэзии появилось у скульптора давно. Поэт виделся Потоцкому именно ангелом со сломанными крыльями. Так и родилась идея запечатлеть этот образ в металле, соединить распятие и вознесение. В конце концов, должен же кто-то сказать правду о великом русском поэте!
И появилась скульптура, которая вызвала длинные споры, непременные уже оскорбления друг друга и бесконечные разговоры на тему судеб русской истории. Оставим в стороне прения о том, как именно погиб Сергей Александрович. Страдал ли депрессией и покончил с собой или стал жертвой не то уголовников, не то, как принято говорить в таких случаях, «кровавых чекистов». Отметим только, что «кровавые чекисты» никогда не были стеснительными ребятами. И если им приходилось кого-то расстреливать, они это делали. Так, расстреляли В. Нарбута, И. Приблудного, П. Васильева, С. Клычкова, П. Орешина и др. И обошлись без драм и спектаклей. И почему-то только на Маяковском и Есенине «сломались», решив устроить никому не нужное шоу. Но, повторимся, оставим это для любителей тайн. Сейчас важно другое.
Как только памятник «Ангелу русской поэзии» появился во дворе музея, а фотографии этого памятника – в Сети, тут же посыпались гневные комментарии. Каких только названий не придумали для скульптурного изображения поэта! «Краб», «склеил ласты», «осьминог», «кентавр», «памятник бомжу» и прочее в том же роде. Раздались и более зычные голоса, назвавшие памятник «кощунством» и «святотатством». Тут же образовалась оппозиция критикам. И солидные люди, вроде литератора Дмитрия Быкова или москвоведа Павла Гнилорыбова, заявили, что памятник выдающийся, оригинальный и что отношение к нему – это проверка на способность воспринимать новое и необычное. Сам скульптор сообщил, что не удивлён такой реакцией, потому что «правда не может быть удобной». О какой именно правде идёт речь, чем и кому она неудобна, Григорий Потоцкий не пояснил. Прозвучало также мнение, что российский народ не готов к таким неординарным и смелым экспериментам. То есть в очередной раз состоялась попытка разыграть по ролям памятную всем сказку Г.Х. Андерсена «Новое платье короля», в которой, как известно, некие мошенники пообещали королю сшить платье из ткани, невидимой для глупцов. И те, кто не хотел прослыть таковыми, наперебой нахваливали новый наряд короля, а на самом деле – полное отсутствие оного.
В начале ноября скульптуру убрали. Директор музея Светлана Николаевна Шетракова сообщила, что скульптура демонтирована и возвращена автору. Данными о дальнейшей судьбе памятника музей не обладает. Но и не в этом дело. Хотелось бы всё-таки прояснить, что же не так с «Ангелом русской поэзии», почему «Реквием по Есенину» был воспринят как «памятник бомжу». Только ли от неразвитости и косности или, может быть, были другие причины? Ведь очевидно, что большинство людей воспринимают искусство интуитивно, непосредственно. Если неподготовленный человек услышит, например, Прелюдию до-диез минор С.В. Рахманинова, он, не зная, чем отличается минор от мажора, поймёт, что это звучит печально.
То же касается и визуального искусства. Но любая интуиция может быть рационализирована и выражена вполне конкретными понятиями да к тому же и с предельной объективностью. Опять же, очевидно, что любое искусство имеет свои выразительные средства. В литературе это – слово. В живописи – линия и цвет. В скульптуре – линия и фактура материала. Так, может быть, стоит посмотреть, как и из чего сделан «Ангел русской поэзии», чтобы хоть на шаг приблизиться к пониманию причин произведённого им впечатления?
Но сначала уточним, что попрекающие российского зрителя в косности и неразвитости как-то забывают, что среди тех, кто скульптуру не принял, были в том числе и люди, осведомлённые в искусствознании. Кроме того, были и те, кто видел не только памятник Есенину в музее на Щипке, но и кое-что ещё. Начиная Агесандром и Полидором и заканчивая хотя бы Осипом Цадкиным. Однако ни работы Цадкина, ни Архипенко или Бранкузи не внушали сходство с крабами или осьминогами. Так что, возможно, дело в чём-то ещё. Но в чём же?
Прежде всего обратим внимание на отсылку к теме падшего ангела. Так, Дмитрий Быков заявил, что памятник ему нравится, поскольку «это всё-таки не соцреализм, это решено нестандартно, здесь есть какая-то попытка увидеть в Есенине падшего ангела, привязать его коннотациями к «Демону поверженному», к Серебряному веку». (Можно подумать, что всё, что решено нестандартно – хорошо по определению). Вслед за Быковым многие высказались о мефистофелевских мотивах в решении скульптуры. Но почему-то никто не обратил внимания, насколько, мягко говоря, странно звучат сравнения с Мефистофелем или Люцифером (демоном). Во-первых, простой вопрос: какая связь между Мефистофелем и С.А. Есениным? Никакой иной связи, как только литературной, нет и не может быть в данном случае. Всё остальное просто притянуто за уши. Есенин – русский поэт и прозаик, Мефистофель – литературный персонаж инфернального ряда. То есть и тот, и другой имеют отношение к литературе. Более ничего. Ну и что за эфемерная связь? И не следует ли понимать её таким образом, что в следующий раз какому-нибудь скульптору с нестандартным видением придёт в голову изобразить Пушкина в виде Винни-Пуха, а Достоевского – в виде Маугли?
Во-вторых, ещё один простой вопрос: какая связь между С.А. Есениным и поверженным демоном? Обратившись к демонологии, мы легко сможем установить, что демон, или Люцифер, был повержен Господом Богом за гордыню: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своём: «взойду на небо, выше звёзд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней». (Ис. 14:12-15) Ну и какая же здесь может быть параллель с Есениным? Сам скульптор назвал свою работу «Ангел русской поэзии», имея, очевидно, в виду, что ангелоподобному поэту некие недоброжелатели (скорее всего, представители власти – ведь скульптор утверждает, что поэт был распят) сломали крылья на подъёме, в полёте. С этим всё ясно. Но сторонники Потоцкого, кажется, зарапортовались. Потому что, следуя логике Дмитрия Львовича Быкова, получается, что Есенина советская власть низвергла с высот за сатанинскую гордыню. То есть, сам того не желая, Дмитрий Львович, сравнивая Есенина с поверженным демоном, сравнил советскую власть с Господом Богом. А в том, что Дмитрий Львович ничего подобного сказать не хотел, сомневаться не стоит.
Теперь давайте посмотрим на сам памятник – на что он и в самом деле похож. Фигура поэта расположена почти горизонтально и почти параллельно – под небольшим острым углом – земле. Ноги параллельны друг другу. Руки, они же крылья, образуют две параллельные вертикальные линии. Оба крыла как бы сломаны в одном и том же месте и в точке перелома сложены под углом, образуя опору для горизонтальной фигуры. Эта опора – сломанные части обоих крыльев – также представляет две горизонтальные параллели. Причём сложно не согласиться с теми, кто назвал крылья ластами – части крыльев, служащие опорой фигуре и размещенные на земле, действительно напоминают гигантские ласты. Лицо поэта не выражает ничего, оно абсолютно бесстрастно. Ноги изображены таким образом, что кажется, будто поэт сидел на какой-то тумбе, не доставая ногами до земли, а потом прилёг. В итоге, почти вся фигура – это прямые параллельные линии. В качестве опоры – две вертикальных параллельных прямых. Даже сломаны крылья параллельно, так что невольно подумаешь: удачно приземлился. Кстати, вспомним фигуру Люцифера в Мадриде работы Рикардо Бельвера. Скульптура, украшающая фонтан, полна трагизма. Среди гаммы чувств боль и обида видны на лице Люцифера, запечатлённого как будто в самый момент падения. Да и крылья сломаны не в одной и той же точке и на ласты ну никак не похожи. Никаких параллельных прямых скульптор не использует для выражения этой драмы. Напротив, все части фигуры в движении, никаких чётких контуров и точных линий.
Но следует помнить, что линия – одно из выразительных средств в скульптуре. Использование линии так или иначе скажется на зрительском восприятии. И нельзя заставить зрителя воспринимать прямые параллельные, да ещё и повторяющиеся, линии, как выражение трагизма или внутренней динамики. Прямые параллельные линии вызывают ощущение покоя, что в данном случае усугубляется расслабленной позой и бесстрастным лицом, не выражающим ни одной эмоции. Две вертикальные параллели производят впечатление устойчивости, что опять же не способствует восприятию памятника как передающего трагизм. Во внешней статике может быть скрыта внутренняя динамика – динамика чувств и мыслей. Такова, например, фигура Ивана Грозного работы М. Антокольского. Царь вроде бы замер, но руки его и положение головы, напряжённая или напружиненная спина – всё говорит о том, что внутри этой застывшей фигуры происходит настоящая буря. Другими словами, поза, жесты, мимика фигуры должны вообще-то выражать хоть что-нибудь. Вспоминая Г. Вёльфлина, отметим, что нет формы, которая не нашла бы себе выражения с помощью определённого линейного мотива. Но если скульптура выполнена при помощи повторяющихся прямых параллельных линий, ничего кроме покоя и статики такая фигура выражать не может. Перед нами – мёртвый или скорее уснувший в неловкой позе человек. А с учётом коннотаций, на которых так настаивал Дмитрий Львович Быков, можно даже предположить, что уснувший в подпитии. Коннотации самые обыкновенные: цикл из восемнадцати стихотворений «Москва кабацкая» про то, как «я сам, опустясь головою, заливаю глаза вином» (С.А. Есенин). Так что же удивительного в сравнении с бомжом? Если автор хотел передать драму, но при этом использовал выразительные средства, способные передать исключительно статику и покой, как мог он рассчитывать на верное понимание?
И вот скульптор заявляет, что 40 лет, как Моисей по пустыне, он шёл к своим скрижалям. Наконец вот они, скрижали: трагедия великого поэта. Но что мы видим? Уснул Есенин, залив «глаза вином», да ещё и ласты какие-то под скамейкой оставил. И как прикажете относиться к этакой «трагедии»?
Москвовед Гнилорыбов восклицает: «Мне кажется, что пока у нас люди не очень привыкли к роденовскому искусству, где хотя бы на шаг в сторону идёт какое-то отступление от реалистической скульптуры. Нам нужен либо мужик на коне, либо художник, обмотанный шарфиком, поэт, который вдохновленно стоит с гусиным пером». Да ну? А ничего, что в России не самое плохое собрание работ Огюста Родена? Что И.А. Морозов одним из первых стал покупать его скульптуры? Что Роден оказал огромное влияние на русских скульпторов XX в.? И потом, как можно сравнивать безудержную экспрессию Родена с инертностью и неподвижностью Потоцкого?
А что касается «мужика на коне», то нужен, прежде всего, образ, идейно и эмоционально связанный с оригиналом. Чтобы зритель мог и оригинал узнать, и задумку скульптора увидеть. А уж на коне он будет или спешившись – не имеет значения.
Впрочем, нельзя не согласиться с Гнилорыбовым: в памятнике Потоцкого действительно есть кое-что новое. Поскольку мы всё же имеем дело с памятником, то есть с монументальной скульптурой – не сфинкс же это на Египетском мосту и не станковая скульптура – к ней традиционно предъявляются определённые требования. Например, памятник, будучи неким пространствообразующим центром, – это, как правило, вертикаль, а не горизонталь, как в нашем случае. Кроме того, для памятника традиционно важен пьедестал, символизирующий заслуги изображённого человека. Но поскольку памятник Есенину стоял прямо-таки на земле, автор тем самым как бы подчеркнул отсутствие заслуг у изображённого им поэта. Возможно, большинство зрителей об этом и не задумались, но интуитивно увидели и подсознательно всё поняли, что также не способствовало приятию этой скульптуры.
А в остальном едва ли памятник оригинален. Даже горизонтальная композиция напоминает памятник Артюру Рембо в Париже работы Жана-Робера Ипустеги. Правда, сюрреалист Ипустеги не отказал национальному гению Франции в заслугах, поместив его фигуру на постамент. К тому же памятник Рембо более чем осмыслен и весьма экспрессивен – композиция не в пример сложнее того, что предложил зрителям Потоцкий.
Помимо всего прочего стоит отметить, что в разные эпохи искусство наполняется новыми смыслами и новыми формами, границы жанров могут раздвигаться и смещаться. Но когда эти границы искусственно разрушаются, ничего хорошего, как правило, не выходит.
И наконец последнее. Как бы то ни было, но Сергей Есенин – национальный гений, отношение к нему особое. И попытки изобразить его в смешном виде, само собой, многими будут восприниматься как унижение национального самосознания. Да и не стоит путать монументальную скульптуру со станковой или с какой-нибудь садово-парковой. Если бы Потоцкий изобразил Есенина – хоть в виде ангела русской поэзии с аккуратно подломленными крыльями, хоть в виде заснувшего на лавочке пропойцы – для украшения собственного кабинета, никто бы и слова не сказал. Но монументальная скульптура – это всё же другое. Такая скульптура становится центром городского пространства, она влияет на восприятие и мировоззрение зрителя. И если скульптор не понимает своей ответственности, не лучше ли заняться станком? Другое дело, что в нашей стране с некоторых пор вообще никто и ни за что не отвечает.
Выпускается с июля 1956 года
