Разговорились:
– Чем заняты на досуге, Виктор Федорович?
– Да вот перечитываю уже в который раз Шукшина, составляю кроссворды, связанные с его именем и творчеством к юбилею земляка.
– Да вы что, неужели Шукшина принимаете всерьез? Для меня он так себе…
Признаться, я не просто удивился:
– И ты об этом говоришь всерьез?
– Вполне.
Во мне что-то ворохнулось. Неприятное:
– А ты как читал его? Вдумчиво, обстоятельно или так, по диагонали, как читают сейчас дешевые детективы?
– Как всегда.
– Вот в том и беда, – говорю, – Шукшина тогда поймешь и примешь, когда пропустишь через душеньку каждую фразу, каждое слово обдумаешь, да когда вживешься в образ шукшинского героя, поставишь себя на его место.
Не ручаюсь за дословность, но смысл разговора был таким. Пообещал перечитать. Надеюсь, мнение о Шукшине изменит. А если нет – что ж, не всякому дано понять феномен нашего земляка, теперь уже признанного не только отечественными, но и зарубежными литературоведами и критиками.
К чему такое вступление? Да к тому, что нынешний читатель больше предпочитает легкую литературу, так называемую популярную макулатуру, где что ни бестселлер, блокбастер – то супермены, стрельба, кровь, постель, деньги, роскошь, бездуховность… То есть все то же, что и на телевидении: штампы, однообразие сюжетов, безвкусица – одним словом, ширпотреб. И подумается в связи с этим: нет, все же этот мужик в кирзовых сапогах и кургузом пиджачке стоит десятков, если не сотен лощеных бездарностей.
Поговаривают: Шукшин несовременен. Его время ушло. А вот разрешите не согласиться. Шукшин современен, да еще как! Попытаюсь «четырехколенным бичом» рассечь ложное представление о его несовременности.
Колено первое
В рассказе «Постскриптум» Шукшин повествует, как в магазин большого города «на сваях» вошел наш сельский житель, чтобы купить сувенир – зажигалку. Дорогую. Он обратился к продавщице:
«Дайте, я посмотрю». А она «увивается» перед иностранцами и так и этак, и показывает-то им все, и в глаза заглядывает. Просто глядеть стыдно. На меня – ноль внимания. Я ей говорю: «Что ж ты так угодничаешь-то? Прямо на колени готова стать»… «Я их тоже, – говорит селянин, – уважаю, но у меня есть своя гордость»…
Заискивание, раболепство перед всеми, кто «оттуда», – это остро переживалось Шукшиным тогда, когда не было такого засилья «западных ценностей». А будь он жив сейчас, когда «американизация» россиян процветает? Кинематограф, телевидение, даже «Российское радио» только именуется российским. В самом деле, преклонение перед англоязычным, американской тематикой доминирует.
Создается впечатление: важнее того, что какая-то голливудская «звезда» в четвертый раз развелась, а какой-то актер признан секс-символом, нет ничего, о чем можно поведать. Если у Шукшина на колени перед иностранцами готова стать продавщица, то в наше время – немалая часть России, особенно молодежь. Только вот «западные ценности» больше развращают, убивают то, что больше всего ценил Шукшин, – русскую душу со всеми ее достоинствами: добротой, щедростью, бескорыстием, открытостью, способностью сопереживать. Так разве несовременен Шукшин, когда говорит: «Я их тоже уважаю, но у меня есть своя гордость»? И не теряем ли мы свою гордость?
Колено второе
В рассказе «В профиль и анфас» Ивана терзают сомнения. Недоволен он собой и своей жизнью, хочет понять, для чего живет, работает… «Неужели для того, чтобы только нажраться? Ну, нажрался, а дальше что? Смысл жизни? Он не может только на один желудок работать».
Максим Яриков в рассказе «Верую» ненавидит тех людей, «у которых души нету. Или она поганая», и идет к попу. «Я говорю ясно, – произносит в рассказе поп. – Хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость». Верно автором замечено, что самый страшный наш враг – равнодушие. В связи с этим Шукшин вложил в уста попа, на мой взгляд, очень важные для понимания и раздумий слова: «…душа болит? Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печи не стащить с равновесием-то душевным».
Равнодушие, инфантильность, отсутствие идеи, собственных взглядов на жизнь, на окружающую действительность – вот что беспокоит и настораживает в людях, в молодежной среде. Ведь не зря в пресловутые девяностые годы Ельцин и вся «компашка» демократов всячески стремились вытравить в людях идейность, способность критически воспринимать и оценивать происходящее, выдвинув лозунг деидеологизации, рассусоливая о том, что, мол, политика – только для политиков, а дело основной массы – следовать в фарватере политики верхов и не совать свой нос в дела государственные. Оно и понятно: управлять «стадом» зашоренных, зомбированных и безропотных легко и безопасно. В связи ли с этим несовременен Шукшин, который восстает против равнодушия, против тех, кому лишь бы нажраться? А как насчет вечной справедливости, которой сейчас так не хватает? Или за нее не надо бороться, отстаивать ее, занимать активную гражданскую позицию?
Колено третье
Для того чтобы понять и оценить Шукшина, мало только прочитать его. Надо, видимо, самому побывать в ситуациях его героев. Поводов для того в наше время предостаточно. Взять, например, его сказку «До третьих петухов». В ней Ванька-дурак по воле обстоятельств должен был в течение одной ночи достать справку, что он, Ванька-дурак, вовсе не дурак. И вот Ванька всю ночь мыкается по инстанциям, проходит «Крым и рым», прежде чем правдами и неправдами, своей хитростью и сообразительностью добывает у Мудреца-чиновника заветную бумагу и печать, еле успевая до третьих петухов…
Ах, Ванька, Ванька! Как многие сейчас позавидовали бы тебе!
Я вот как-то попытался воспользоваться законным правом унаследовать земельный пай умершей родной бездетной тетушки, которая последние свои дни доживала у меня. В течение трех месяцев обивал пороги чиновничьих кабинетов, но оказалось, одного суда мало. Нужен еще один суд, доказывающий, что я действительно родной племянник, что Ванька-дурак – не дурак (простите, что я действительно родной племянник). Свидетелей родства – море. Но они не в счет. Нужна Ее Величество Бумага. С печатью. Посмотрел я, посмотрел: сколько хождений, унижений, средств, документов (да каждый в шести экземплярах), сколько времени и нервов… – и плюнул на всю бюрократию. Сам пай не заслужил, хотя вся жизнь связана с селом, почти сорок лет учил сельских детишек, помогал местному хозяйству в прополке свеклы, в уборке урожая и заготовке кормов, принимал участие в общественной жизни села, был патриотом родного хозяйства – но… не заслужил. Обидно? Да. Коль учитель – значит не наш. Вот и тетушкин пай, что Кощеева смерть, – за тридевять земель, за колючей изгородью из труднопроходимых бюрократических препонов.
Да разве только у меня? Сплошь и подряд. Живет, положим, сегодня семья, а назавтра, не дай бог, умирает муж. Вместо поддержки убитая горем жена вынуждена тратить немалые средства и многие месяцы обивать пороги тех же кабинетов, чтобы отстоять право на собственное же жилье, но оформленное на мужа. Примеры несуразности бюрократической системы можно продолжать до бесконечности. Так несовременен ли Шукшин, который всем своим творчеством боролся с бюрократией? Только бюрократия времен Василия Макаровича и в подметки не годится той махровой, во сто крат разросшейся современной. И доказать, что ты не дурак, до третьих петухов уж точно не удастся. Скорее, до третьего пришествия.
Колено четвертое
В документальном рассказе «Кляуза» В.М. Шукшин с негодованием описывает случай, когда он, будучи на излечении в больнице, столкнулся с бездушием, грубостью и чванством женщины-вахтера. Пусть и маленького, но начальника. Когда жена пошла к дежурному врачу за пропуском, Василий Макарович спустился в вестибюль к своим маленьким дочерям. Женщина-вахтер… «как репродуктор: «Больной, вернитесь в палату, больной, вернитесь в палату! Я кому сказала, вернитесь!..» При этом она так упорно, зло, гадко не хочет понять, что я не могу этого сделать – уйти от детей, пока жена ищет дежурного врача…»
И потом: «Пропуск здесь – я! А то побежала к дежурному врачу! Я побегаю! Побегаю тут! Марш на место! А то завтра вылетишь отсудова!» И это – больному человеку».
А теперь, дорогой читатель, согласись: сколько в наше время таких же малых и больших начальников, этаких новых хозяев и хозяйчиков, для которых оскорбить, унизить, обидеть маленького человека, надругаться над его честью и достоинством, показать свое превосходство – это чуть ли не норма поведения. Я знаю не один случай, когда бездомные, обездоленные люди, вкалывая на хозяина, питаются объедками с барского стола и спят в хлеву вместе со скотом. Это ли не надругательство? И не современен ли Шукшин, возмущенный беспределом пусть и небольшой, но власти?
А тебе, уважаемый читатель, я бы посоветовал хотя бы временно отложить в сторонку детектив и почитать Шукшина. Только не по диагонали. Обстоятельно, вдумчиво. Уверен, не пожалеешь.