Валентина АВДЕЕНКО:
– На начало войны мне было семь лет. Я родилась в Брянске, городе партизанской славы, как его теперь именуют, в далеком 1935 году.
В первые же дни войны наш железнодорожный узел на юго-западном районе Советского Союза подвергался двухнедельной непрестанной бомбёжке. Я помню первый день, поскольку наш домик находился в пятистах метрах от товарной станции и буквально в первые часы все эти домики были разрушены – страшные развалины, стенания, крики, кровь, раненые… В одно мгновение мы потеряли всё, что нами было нажито, что обеспечивало нам бытовые условия.
Отца сразу же призвали в армию. Он работал на железной дороге старшим весовщиком на пакгаузе – так назывался раньше товарный двор.
Мы с мамой и сестрой приняли решение податься в деревню к родственникам. И вот в то время, когда мы шли пешком – это сто с лишним километров от Брянска, причем в сторону западной границы, и вот по этой дороге, примерно от Гомеля сто двадцать километров, нам навстречу шли наши израненные бойцы – причем они были размундированы. Помню, шла телега, на которой везли тяжелораненых. Население этих раненых пыталось забрать. В частности, моя покойная тётя Прасковья забрала несколько раненых, укрыла их в малиннике, в конопле. (Тогда конопля буйно росла. Никто не знал, что это наркотик. Не было такого плохого отношения к этой сельскохозяйственной культуре.)
Мы укрывали раненых, ухаживали за ними, подавали воду, перевязывали их холщовым домотканым полотном. Женщины рвали свои холщовые рубахи. Раны лечили – я это помню – пеплом, золой.
3 августа мы увидели немцев. Наша деревня находилась в трех километрах от дороги, где двигалась эта немецкая орда. Они все были моторизованы, хорошо экипированы. У нас очень свирепствовали их союзники: мадьяры, финны, румыны, итальянцы. Они уничтожали все наши запасы, скот; заставляли круглосуточно топить печи, чтобы готовить им пищу.
Я помню, мама моя отказалась. Поскольку она была брюнеткой, то немцы объявили её «юдой» и поставили к стенке. Мы вдвоём с сестрой кричали, плакали, просили, чтобы её помиловали… Отбирали у нас всё.
В это время из окружения выходили наши израненные бойцы. Они брели одиноко, по двое, по трое.
24 октября небольшая группа красноармейцев, которая пробивалась к своим из окружения, вступила в бой с тремя немцами, конвоировавшими военнопленных. На рассвете 25 октября немецкий карательный отряд окружил Хацунь, и все жители деревни были уничтожены, а сама деревня сожжена. Погибли 318 человек. Я не могу без слёз об этом говорить, я неоднократно бывала на этом месте. Здесь стоит памятник наподобие белорусской Хатыни.
Всего за годы оккупации на Брянщине было уничтожено 930 деревень.
Выходя из окружения, наши бойцы разбредались по хатам. Немцы уже были в этих деревнях. Мы укрывали этих бойцов. Они просили дать им простую одежду, чтобы легче затеряться среди местного населения и перейти в партизаны.
Партизаны. Брянщина становилась тогда партизанской зоной. Есть песня «Шумел сурово брянский лес…» – это гимн партизанского движения, гимн нашей области.
Мы будучи детьми становились проводниками для тех, кто хотел вступить в отряды. Наши родители подготавливали нас, и мы провожали новичков до леса, показывали, куда идти и что говорить.
Конечно, и нас выслеживали – особенно свирепствовали полицаи. Не немцы, а вот эти коллаборационисты, которые предательством расплачивались за то, что им давали немцы. Они ходили по хатам, пили самогон, развращались. Я всё это отлично помню.
Партизанам мы носили еду. От себя отрывали и носили бойцам пищу, ставили в определённом месте какой-то кулеш деревенский, картошечку – что могли, то и носили. Партизаны нашу посуду, чугунки и горшки, метили своими меточками.
Были в деревне и продажные люди, которые считали, что советская власть навредила им. Это были дети из поповского сословия или дворянского.
Неподалеку была давняя усадьба царя Михаила – там особенно свирепствовал Каменский. Вы, может быть, смотрели фильм «Анка-пулемётчица». Это была страшная дочь священника, которая предалась немцам – ей было двадцать лет. Она надевала страшную маску и расстреливала всех, кто был непокорен немецкому порядку.
Для нас партизаны придумали такие шифровочки – это маленькие «китаечки», сшитые из парашютного шелка, которые пришивались с обратной стороны подола нашего платья. По ним партизаны узнавали, что к ним пришли дети, у которых родители имеют отношение к партизанскому движению. Мы даже не знали об этом. Наши родители пришивали нам их тайно, когда нужно было отправить донесение или ещё что-нибудь.
Однажды, помню, бежит мимо нашего дома растерявшийся молодой человек. Мама останавливает его и говорит: «Деточка, куда ж ты мчишься, ведь тут немцы?!» Его спрятали в малиннике, он заикался, но я хорошо помню, что его звали Николай, студент Воронежского университета, второго курса. Он все патроны расстрелял. Был дезориентирован, не знал, куда бежать… (Уже в наше время я писала в программу «Жди меня», чтобы найти его. Но пока он не откликнулся.) Женщины его успокоили, облачили в простую крестьянскую одежду и переправили в лес к партизанам.
Помню, 28 июня 1941 года было постановление Совета народных комиссаров СССР: «На территории оккупированной врагом создавать диверсионные группы, мешающие продвижению немцев на Восток…», а потом уже в 1942 году появился указ от Совета обороны о партизанском движении в тылу врага.
Я не понимаю, почему сейчас так приниженно говорят о тех, кто был руководителями партизанского движения в областях, районах, командирами партизанских отрядов, бригад. Ведь это были секретари райкомов, партийных организаций предприятий, колхозов. Неужели в слове коммунист содержится что-то страшное для сегодняшнего времени? Я не понимаю этого… Коммунисты были истинными патриотами, которые, не щадя своих сил и жизни, занимались самой опасной работой по защите Родины, рисковали своими семьями. Помню, одного председателя колхоза: его семью вывели из дома и расстреляли. Прямо у колодца. Они были коммунистами. Я преклоняюсь перед ними за их подвиг.
Потом, когда я прочитала стихотворение Александра Межирова «Коммунисты вперёд», я поняла, что всё нарочито предано забвению. Это были простые люди, которые жили рядом с нами, трудились. Они были настоящими патриотами – до самопожертвования! Я о них другого ничего не могу сказать.
…Я ещё помню эту страшную картину, когда шли одиноко отступающие солдаты, а у немцев был такой самолет – «Рама». Он низко-низко медленно летел и расстреливал наших бойцов.
Я видела лицо этого улыбающегося лётчика. Ведь это запрещено международной конвенцией о военнопленных.
А ещё мы видели более страшную картину уничтожения евреев. Было такое местечко Громыки. Туда немцы из четырех районов согнали 320 евреев. Наших колхозников заставили рыть яму, как под силос, длинную, не глубокую. Там расстреляли этих евреев. Мы видели, что расстреливали их полицейские. Вокруг овчарки. И вот несколько дней вздымалась земля над этим местом. Полуживых, их предали этой страшной смерти.
Мы, дети, все это видели.
Выступая перед детьми, я им читаю поэму Мусы Джалиля «Варварство. Дети войны».
Было немало предателей. Но сила партизан заключалась в том, что их поддерживало население. Представьте, зима, морозы были под сорок градусов. Даже трещали деревья. У них не было зимней одежды. Они у населения отбирали полушубки, деревенских умельцев заставляли плести из соломы и лыка чуни. На немцев жалко было смотреть. «Генерал мороз» делал своё дело.
Но скажу, среди них были настоящие арийские офицеры – антифашисты. Я помню доктора Гюнтера (я о нём писала на передачу «Жди меня», чтобы найти). Мы болели, лежали в тифу, были вши и все другие страшные болезни. Он лечил нас.
718 дней мы находились в оккупации. 17 сентября 1943 года Брянск был освобождён. Я помню тот день, когда форсировали Десну. Наши солдаты двигались с Востока на Запад: измокшие, измученные. Они шли без остановки. Вперёд! Вперёд!
Женщины выносили им, что могли, покушать. Мы, дети, выходили, давали им полевые цветы. Они говорили: «Нет! Мы спешим на Запад».
Помню, молодые девушки для мимо проходящих солдат устроили своеобразный прием, танцевали перед ними, а те проходили мимо них, благодарили, махали руками.
Я прожила долгую жизнь, наблюдаю за людьми и повторяю: Боже мой, какое было тогда радушие, какая была взаимопомощь! Люди делились последней коркой, последней картофельной очисткой. Я хорошо помню: мы умирали с голоду, а соседка давала нам очистки – и этим спасала нас. Мы собирали на полях прошлогоднюю картошку, варили её и это блюдо называли «тошнотики».
После войны я с отличием окончила семь классов.
Раньше учиться чем было хорошо? Тем, что оценивали учеников, людей по уму. Я познала и физический труд, и умственный. Но умственный, абстрактный труд тяжелее, чем физический. Тут всё на нервах, на сдержанности, на знании.
У меня цель была выучиться на инженера. После окончания десятилетки я поступила в лесотехнический институт, окончила его, проработала в Ярославской области в леспромхозе. Отработала добросовестно положенные три года и захотела переориентироваться: приобрести другую, более женскую, профессию, поступила в пединститут. И стала работать воспитателем в ФЗУ (фабрично-заводское училище). Боже мой, какие были там трудолюбивые хорошие детки! Сколько среди них было сирот.
Как такие фэзэушники работали во время войны! Я еще застала, как у нас из Брянска ушло на восток 132 эшелона. Идёт бомбёжка, отправляется последний эшелон из наших крупных заводов, в Казахстан, на Урал и с ними фабзайчата и ветераны, им была поставлена задача: к 7 ноябрю 1941 года дать продукцию (танковые снаряды, пушки и прочее). Тогда было так! Надо – значит надо! Это было надо, чтобы не погибла страна. И эти фабзайчата стояли на деревянных снарядных ящиках у токарных станков и давали продукцию. Они работали по 12 часов в суровые зимние дни. Эти фабзайчата внесли большой вклад в дело победы. Вы, может, помните поэму о ленинградском мальчике Василь Васильевиче, который работал на Кировском заводе. Он получал не 120 грамм блокадного хлеба, а 250 грамм…
Получив диплом учителя, я вела очень хороший предмет – эстетическое воспитание. Сначала курс был на 150 часов, потом сделали 72 часа. Дети с удовольствием слушали его. Там говорилось о правилах хорошего тона. Потом, после 1991 года, всё это отменили.
В областном управлении я была заведующей областным кабинетом. Там я уже учила учителей. В начале 90-х годов уничтожили эту действительно кузницу кадров.
Как я стала активистом ветеранского движения?
Меня все в области знали, так как я ранее ездила по всем районам.
Выступала на педагогических конференциях. Надо сказать, что в то время руководителями многих наших предприятий, учебных заведений были бывшие руководители партизанских отрядов. И почему их так предали, очернили?!
И уже в заключение Валентина Стефановна неожиданно сказала: «Герман Петрович, я хочу прочитать вам стихотворение Александра Межирова, которое так люблю: «Коммунисты, вперёд». «Прочитайте!»
"КОММУНИСТЫ, ВПЕРЕД"
Есть в военном приказе
Такие слова,
На которые только в тяжелом бою
(Да и то не всегда)
Получает права
Командир, подымающий роту свою.
Я давно понимаю
Военный устав
И под выкладкой полной
Не горблюсь давно.
Но страницы устава до дыр залистав,
Этих слов
До сих пор
Не нашел
Все равно.
Год двадцатый.
Коней одичавших галоп.
Перекоп.
Эшелоны. Тифозная мгла.
Интервентская пуля, летящая в лоб, –
И не встать под огнем у шестого кола.
Полк
Шинели
На проволоку побросал, –
Но стучит над шинельным сукном пулемет,
И тогда еле слышно
сказал комиссар:
– Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед!
Есть в военном приказе
Такие слова!
Но они неподвластны
Уставам войны.
Есть –
Превыше устава –
Такие права,
Что не всем,
Получившим оружье,
Даны…
Сосчитали штандарты побитых держав,
Тыщи тысяч плотин
Возвели на реках.
Целину подымали,
Штурвалы зажав
В заскорузлых
Тяжелых рабочих руках.
И пробило однажды плотину одну
На Свирьстрое, на Волхове иль на Днепре.
И пошли головные бригады
Ко дну,
Под волну,
На морозной заре
В декабре.
И когда не хватало
«…Предложенных мер…»
И шкафы с чертежами грузили на плот,
Еле слышно
сказал молодой инженер:
– Коммунисты, вперед!..
Коммунисты, вперед!
Летним утром
Граната упала в траву,
Возле Львова
Застава во рву залегла.
«Мессершмидты»
плеснули бензин в синеву, –
И не встать под огнем у шестого кола.
Жгли мосты
На дорогах от Бреста к Москве.
Шли солдаты,
От беженцев взгляд отводя.
И на башнях,
Закопанных в пашни КВ,
Высыхали тяжелые капли дождя.
И без кожуха
Из сталинградских квартир
Бил «максим»,
И Родимцев ощупывал лед.
И тогда еле слышно
сказал
командир:
– Коммунисты, вперед!.. Коммунисты, вперед!
Мы сорвали штандарты
Фашистских держав,
Целовали гвардейских дивизий шелка
И, древко
Узловатыми пальцами сжав,
Возле Ленина
В мае
Прошли у древка…
Под февральскими тучами –
Ветер и снег,
Но железом нестынущим пахнет земля.
Приближается день.
Продолжается век.
Индевеют штыки в караулах Кремля…
Повсеместно,
Где скрещены трассы свинца,
Или там, где кипенье великих работ,
Сквозь века, на века, навсегда, до конца:
– Коммунисты, вперед!
Коммунисты, вперед!
Александр МЕЖИРОВ
