Село Рачево – самая крайняя точка Тверской области, место болотистое и глухое. До райцентра 25 километров, автобус ходит дважды в неделю, а такси 500 рублей в один конец местные позволяют себе только по крайней необходимости. Дорога такая, что водитель все время бранится в усы. Жалуется на трех с половиной оставшихся в округе коров и угробленный льняной завод, который при царе поставлял лен даже в дальние страны.
В Рачеве мои телефонные связи с внешним миром обрываются. Я бреду по раскисшей дороге, на улице ни человека, ни собаки. Газа и прочих «удобств» в Рачеве никогда не было.
Из достопримечательностей: памятник воинам Великой Отечественной войны и полуразрушенный храм. Возле него в телефоне появляется неустойчивая, как местная погода, связь: я дозваниваюсь до Пронина и успеваю позвать на помощь.
Через несколько минут из тумана материализуется библиотекарь: среднего роста, крепкий, в идеально сидящей камуфляжной куртке и с рыжей бородой. Я вздрагиваю, потому что понимаю: этого человека я уже где-то видела. Конечно! На картинах Васнецова.
По дороге в библиотеку Алексей рассказывает мне, как в девяностых его деревня до последнего держалась за прежнюю жизнь: носились по дорогам грузовики с сеном, шумели осенью комбайны и сушилки. У Прониных было три коровы и лошадь Ракета. Мать в колхозе получала копейки, но можно было взять зерно и комбикорм. «Мы ходили в свитерах со звездами и надписью USA, а есть было нечего».
Когда дойдем до библиотеки, нехотя признается, почему девяностые были для него особенно трудными. Когда он оканчивал третий класс, умерла его любимая учительница (молодой сгорела от онкологии) и не стало отца.
Леше тогда было девять лет, старшему брату двенадцать. Чтобы не потерять заработок, мама заняла место отца, вывозила с фермы навоз, сыновья помогали. Потом пришла новая беда: заболели и умерли коровы. Пронины перешли на овощи с огорода, крупы, грибы и ягоды. Выжили, но после девяти классов поступить куда-то Алексей не мог: надо было помогать матери, да и денег не было на дорогу. Поэтому через несколько лет выбрал то, что ближе всего: училище в Красном Холме, специальность «агроном». Тогда еще стабильно ходил рейсовый автобус и на билет уже можно было наскрести. Леша поступил и тут же начал работать педагогом дополнительного образования в своей школе, проще говоря, вел кружок.
«Первую зарплату, 300 рублей, я получил в 2003 году и всю отдал маме. Мне тогда было семнадцать лет. Я еще чувствовал себя ребенком, а надо было набрать группу двенадцать человек и написать программу. Как? Меня никто не учил. Кукольный театр я организовал, а расписать все это – да откуда я знаю? Педагог-методист талдычит-талдычит, у меня в голове все смешалось, и я заплакал. Директор говорит: «Ой батюшки, учитель плачет! Как ты работать-то собираешься?» Но потом все пошло хорошо, разве что дистанции, какая должна быть между педагогом и учениками, у нас не было. Когда мои первые ученики подросли, стали называть меня Леха Николаевич. А сейчас уже все зовут Алексей Николаевич. 30 ноября мне стукнуло тридцать пять лет. Получается, семнадцать лет я работаю с детьми, а последние четыре года и в библиотеке». В доме висит легкий запах хлорки и теплый печной дух. Пока я рассматриваю портреты писателей, выполненные юными художниками, библиотекарь подбрасывает дрова и в печном животе начинается тихое бормотание.
Я делаю два шага вперед и: «О боже! Алексей! Я чуть не поседела!» Между полок с книгами во весь свой человеческий рост сидит Лев Толстой. Картонный, конечно, но, как говорится, сразу не разберешь. Классик собран из листов, распечатанных на обычном офисном принтере. А над головой его висит укоризненное: «Я тут кое-чего написал, заходи, почитаешь…»
– Льва Николаевича испугались? Почему-то взрослые его боятся. А дети любят. Это наша фотозона. Я придумал ее для школьников. Раньше как было: учитель сказал – сели и слушают. А теперь новое поколение: не понравится – встанут и уйдут. Вот и придумываю всякие квесты, игры, мероприятия. Лев Николаевич остался со своего дня рождения. Именинник сидел в центре стола во время чаепития, а мы о нем говорили. Как сказала одна наша посетительница, «хороший был барин Лев Николаевич, царствие ему небесное», – Пронин смеется. – Но важно другое: когда дети в школе начинают проходить этот материал, они уже кое-что знают. Надо и фигуры других писателей сделать, но руки не дошли пока.
– А сколько у вас детей в кружке?
– Шестеро. От семи до десяти лет. Это все наши школьники (школа малокомплектная) и мои читатели.
– Для такого узкого круга делаете вы немало. Все сами?
– Кое-что сам, а где-то прошу о помощи. Для себя просить мне стыдно, а для библиотеки нет.
Один человек приехал к нам, я его водил-водил, показывал все. А потом он говорит: чем вам помочь? А я брякнул: окна у нас старые. Он попросил размеры, потом приехали люди и поставили нам окна. Просто так! Я первые дни даже проверял, не мираж ли? Или вот с 2016 года благотворители помогли обновить библиотечный фонд – обратите внимание на выставку, – Алексей ведет меня к стенду. – Я устроил исторический квест, там были и приезжие, им понравилось – и о нас начали говорить. Но иногда сильно преувеличивают: «Вот он пришел в библиотеку – и все сразу стали читать». Это не так, конечно. У нас в деревне живут где-то сто человек. И все сто любить читать не могут. Люди стареют, болеют, в грязь им уже трудно выйти даже в магазин, что уж говорить о библиотеке. Если погода позволяет, я сажусь на велосипед и развожу книги по соседним деревням, для сельского библиотекаря это естественно. Так же естественно и то, что у каждого библиотекаря есть постоянный костяк участников мероприятий – этакая семейка близких по духу людей. У меня их человек пятнадцать. Для них и с ними я все и делаю. Плюс к этому есть читатели, которые не любят мероприятия, но берут книги, и за это им спасибо, у меня отчетность, каждая взятая книжка важна.
– А если не выполняете норму?
– У нас такого не бывает. Есть читательницы, которые набирают книжки пакетами. Моя мама много читает. Дети берут много журналов. Иногда я набираю формуляры и сам иду в школу, в клуб.
– Какие у вас сегодня бестселлеры?
– Есенина будем читать. Сельский человек, оторвавшийся от своей печки и рассуждающий о литературе или истории, – это наша маленькая победа над обыденностью.
В 2007 году с Прониным случилось чудо. В его жизни появился человек, который перевернул все с ног на голову. Или, наоборот, – поставил с головы на ноги. И звали этого человека Лука Кисловской.
Еще в раннем детстве Алеши на рачевской стороне ходили рассказы о «круглихинском барине», который жил тут в конце XIX века. Мол, был он в хорошем смысле чудной: пекся о народных нуждах, школу построил, рабочие места организовал и всячески способствовал развитию деревень. Но имени у барина в народе не было. И только один дедушка припомнил фамилию: то ли Кисловский, то ли Кислинский.
Алексей начал искать подробности: хотелось рассказать о легендарном человеке землякам не как бабушка надвое сказала, а правду. Пронин начал работать с архивами и выбираться в экспедиции по окрестным деревням: ходил от двора ко двору, знакомился со старожилами, выуживал воспоминания. В числе прочего говорили, что у барина был большой сад с желтой акацией, сиренью и привозными диковинными растениями.
Место бывшего сада Алексей помнил с детства, там устраивались колхозные гулянья. Знал, что барская акация уже разбрелась по рачевским дворам, а вот сирени нигде не было. Не раз и не два ходил он на место бывшей усадьбы, искал кусты по запаху – все впустую. Пока один мальчишка, прочитав очерк Пронина о барском саде, не сказал: «Я так понял, вы не нашли в лесу барскую сирень? А она там есть». И описал место.
Так Пронин нашел легендарную сирень. Аккуратно выкопал саженцы и в прошлом году, в двухсотлетний юбилей Луки Кисловского, перенес их под окна библиотеки. Сажали кустарник вместе с детьми и сделали из этого события настоящий праздник. Еще бы! Сирени сто пятьдесят лет. Это человек может забыть свою историю, а дерево наращивает ее, кольцо за кольцом гонит по стволу древесными соками.
Помимо сирени нашел Пронин и ушедшую в прошлое дорогу, на которой 13 сентября 1881 года умер Лука Кисловской. В тот день барин возвращался из гостей, выехал в полном здравии, а домой лошадь привезла его уже мертвого. Старики говорили, что Лука отравился, потому как в то время убили царя и какой-то родственник Кисловского был в этом замешан. Еще поговаривали, что Лука царей Романовых не любил, потому как сам был из рода Рюриковичей. Последнее, кстати, подтвердили документы.
Отравился Лука Кисловской или случился с ним в дороге сердечный приступ, уже не узнать.
Но Пронин загорелся идеей найти барскую дорогу: в тех местах давно стоял дикий лес, поэтому всякий, кто слышал об идее краеведа, только крутил у виска. Но Пронин не сдавался: десять лет он ходил туда и сам, пока однажды не попросил о помощи старого охотника. Тот сделал насечки, и старая дорога чудесным образом нашлась.
Когда Пронин немного отошел от потрясения, позвал парня с металлоискателем: найди мне что угодно, хоть гвоздь, очень хочется что-то в музей положить. Но ничего не было.
Пронин – руководитель краснохолмского районного краеведческого клуба «Спас на Холму» – водит экскурсии для детей, дачников или гостей Рачева.
Об истории родных мест он написал несколько книг, которые высоко оценило профессиональное сообщество, и одну, особенно удачную и любимую, детскую. Называется она «Жил-был Лука». Чтобы подготовить к ней иллюстрации, библиотекарь во время летнего пришкольного лагеря провел конкурс художественных работ. Победила первоклассница Полина Соколова. Книжка вышла отличная и даже взяла губернаторскую премию. Алексею Пронину как педагогу, новатору и вообще большому молодцу выплатили 50 тысяч рублей. Что-то ушло на налоги, что-то на поездку в город за этими деньгами, но на давнюю мечту – колодец, тоже хватило.
– Воду я всегда носил издалека. А тут… Спасибо Луке, отблагодарил он меня за то, что я его не забыл, – улыбается Алексей.
– Как местные оценили вашу победу?
– Те, кто работал над книгой, были рады. А остальные… Да привыкли они уже, что я постоянно что-то пишу, собираю старые вещи, по бабушкам хожу, все выспрашиваю. Прозвище вот новое дали – Леха Летописец… Понимаете, это я такой «творческий», а люди тут просто живут. Живут сложно. Попробуй замани их на концерт или в клуб. «Чего мы там не видели? Концерт же можно по телевизору посмотреть». Трудно им живется, в этом, наверное, дело.
– А скажите, какая у вас зарплата?
– Около 10 тысяч, – смущается Алексей. – Полставки библиотекаря со стимулирующими доплатами за кружки.
– Почему только полставки? У вас же тут проходит жизнь!
– По закону. Сельских библиотекарей после оптимизации перевели на полставки. Но у меня еще есть нелегальные доходы, – Пронин шутливо понижает голос. – Мы тут все на зиму заготавливаем грибы. И есть бабушки, которые сами в лес ходить уже не могут, а грибы любят. Я собираю для них, а они меня благодарят, кто как может.
Пока мы шли к библиотеке, Алексей бегло рассказал, что в 1816 году, тогда в селе было под триста жителей, начали строить храм в честь Успения Пресвятой Богородицы. Действовал он до военных лет, потом в нем было зернохранилище, затем клуб – на колокольне появилась звезда, иконы вынесли, росписи закрасили, а местные мальчишки играли там в прятки и качались на качелях из паникадильной цепи. В детстве Пронин тоже играл в храме, а последние пятнадцать лет его восстанавливает.
«Особенным здоровьем я никогда не отличался: не мог, как мой брат и другие мальчишки, лазить наверх, где сохранились фрагменты росписи. И сотовых телефонов, чтобы сфотографировать, не было. Поэтому я даже представить не мог, какой церковь была раньше. В девяностых, когда по телевизору стали показывать богослужения в храме Христа Спасителя, удивился: неужели и у нас так было? Потом мы с другом нашли в заброшенной деревне в одном из домов Закон Божий. Там я впервые увидел церковное убранство в подробностях, и меня поразил масштаб того, что мы потеряли».
Жизнь в заброшенный храм возвращалась медленно. Местные собрали деньги на минимальный ремонт притвора, а Пронин обошел друзей, вчерашних школьников, они и взялись за мастерки и лопаты. Когда более-менее навели порядок, Алексей сам написал иконы: потому что их в селе не осталось, все скупили и вывезли в девяностые годы. На эту работу Пронин получил благословение у местного батюшки: «Очень хороший был, поощрял всю эту мою “самодеятельность”, а я и рад, потому что в нашей семье рисовали все до самых дальних корней».
В обновленном храме есть еще шелкографическая икона Николая Угодника, которого здесь любя называют Николой Колхозным (образ купили на пожертвования жителей) и хоругви с восточным орнаментом: ткань прислала землячка, которая давно переехала в Узбекистан.
Мы говорим уже два часа, и давно бы пора спросить у Алексея о личной жизни, но язык не слушается. Есть такая порода людей, с которыми легко говорить об истории, о книгах и живописи. А о колбасе или любви почти невозможно.
В конце концов между чаем и очередной булочкой я как-то неуклюже втиснула этот вопрос. Сельский библиотекарь смутился. Потом ответил, что говорить тут особенно не о чем: личной жизни у него нет. Но это совсем не значит, что он не любил. Любил, и не единожды. Но всегда появлялось «недо» и все уходило, как талая вода.
– Если бы я была юной посетительницей вашей библиотеки, то, уж простите за откровенность, наверное бы, влюбилась. Вы же чистый русский богатырь, – теперь уже покраснела я. – Еще и непьющий.
– Так я и не говорю, что обделен женским вниманием, просто я им не пользуюсь, так тоже бывает. – Пронин улыбнулся.
– И еще вы невероятно спокойный. Что вас может огорчить или разозлить?
– Спокойный я до поры до времени. А если доведут, так потом удивляются: надо же, какой он невоспитанный! Но я редко бываю в гневе, это правда. А что может вывести? Если мать обидят. Или о работе моей, в которую было много вложено сил, плохо отзовутся. Потом жалею очень, переживаю, а все уже сказано…
Алексей уходит к печке. А когда возвращается, начинает говорить жарко, как будто там, у печки, его обожгла мысль. И опять о Луке. Когда Пронин по крупицам собрал всю историю Рачева, решил, что имя Луки надо присвоить местной библиотеке. Лука остался бы в веках, у библиотеки появилась бы изюминка, а Пронин бы и дальше занимался историей края, но уже с пониманием, что делает это не зря. Библиотечное начальство идею поддержало, а руководство района посыла не поняло: что за новая историческая личность? Не было, не было, и нате – целый герой нарисовался. Временем не проверенный, резолюций по его поводу тоже не поступало. И отказали Пронину.
Для Алексея это был удар под дых, но сначала он не упал. Наоборот: решил доказать, убедить, докричаться, что и у них в Рачеве есть история, и они тоже люди и тоже Россия. Доказывал, доказывал, а потом вдруг устал.
«Я заболел тогда, когда шли все эти споры. Мама говорила: отступись, здоровье дороже. Но это тот случай, когда задели мое личное и очень-очень глубоко. Буду ли дальше бороться за имя библиотеки, не знаю».
Во дворе дома библиотекаря свалены старые черные бревна. Алексей рассказывает, что они тоже реликвия, которую Пронин выкупил за 500 рублей и перевез в Рачево из соседней деревни. А реликвия они потому, что из этих бревен была собрана избушка бабушки Дуни, местной монахини в миру, к которой во время Великой Отечественной войны люди ходили за советом, исцелением и душевным успокоением. Историю Дуни библиотекарь тоже собрал по щепочкам, и скоро она оживет. Могла бы уже ожить, но все упирается в деньги: на одно основание избы (четыре новых бревна) Пронин потратил весь месячный заработок, а работы еще полно.
– Кто вам помогает? Один такое бревно не поднимешь.
– Старший брат. Он сварщик, строитель. К моим чудачествам относится снисходительно. Я ему объяснил, что, если будет музей, будут и туристы, а где туристы, там и деньги. Но истинная причина в другом: это же наша память. Если хоть что-то можно сохранить, мы обязаны это сделать. Недавно стояли с завклубом, вот как с вами, она говорит: «Какое все страшное, даже не верится, что можно из этого что-то собрать». А я отвечаю: «Мы с тобой еще чай будем пить в избушке бабы Дуни». И будем.
– Вы счастливый человек?
– Не скажу, чтобы я был исполнен счастья. Но был один момент…
И Алексей рассказывает, как в один из многих дней, когда жизнь казалась вялой и бессмысленной, он по своему обыкновению пошел к старой церкви. Был тихий вечер, солнце кралось к закату. Пронин следил за его лучами, как вдруг заметил в одной из арок, мимо которой не раз ходил, углубление. Он наклонился и вытащил оттуда фрагменты резьбы иконостаса, потом обрывки облачения священника, когда полез дальше, к нему выкатилась пуговица, прекраснее которой доселе он не видал. Наверное, это была вполне рядовая ажурная пуговица конца XIX века, но для рачевского краеведа она была дороже бриллианта. Алексей сел на акведук, разложил перед собой сокровища и каждой клеткой тела почувствовал всеобъемлющее, непередаваемое счастье.
***
Когда такси выползает из Рачева, я еще долго держусь глазами за Алексея. Пронин стоит у развалин храма и всматривается в убегающую за горизонт дорогу. А мне кажется, что сейчас солнце разрежет тучи, из-под земли появится камень, а на нем: «Налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – себя потеряешь…» Алексей вздохнет и пойдет прямо.