Еще он зовет меня Лёлька – я ужасно это не люблю и прошу не называть меня так, а он только посмеивается.
9 мая – это когда дед с забавной сосредоточенностью фигурно нарезает вареные яйца, формируя из белка корзиночку для красной икры. Пожалуй, в этом сочетании и есть для меня вкус детства. У него всегда в этот день работает телевизор, и всегда – без звука. На черно-белом экране движутся танки и бегут маленькие солдатики. Дед говорит, что война, как ее показывают в фильмах, совсем не похожа на настоящую.
А вечером мы все вместе идем к Театру Советской Армии, в парк ЦДСА смотреть салют. Отсюда салют совсем не такой, как с нашего балкона – здесь он совсем близко от тебя и громыхает сильнее.
Я прошу: «Дедушка, расскажи про войну!» Он растерянно молчит какое-то время, а потом начинает рассказывать совсем не то, что я хочу услышать. Наверное, я хочу услышать что-то героическое, а не одну и ту же как курьез преподносимую историю о том, как он, контуженный, очнулся под танком. Я говорю: «Дедушка, не рассказывай больше!» Мне, маленькой, кажется, что раз тебе не интересно, надо честно об этом сказать. А он замолкает почему-то еще более растерянно.
Все эти годы я цепляюсь за обрывки свидетельств и воспоминаний, пытаясь восстановить то, о чем он так и не рассказал. Все эти годы на военных фотографиях весны 1945-го среди множества незнакомых и вместе с тем как будто родных лиц я ищу единственное – лицо паренька из далеких украинских степей, в восемнадцать штурмовавшего Берлин.
* * *
Кировоградщина, часть исторического Дикого поля. Кого только не носили звонкие ветры по бесконечным его степям, где перекрещивались интересы держав и людские судьбы. Основанная запорожскими казаками изначально как зимовник сегодняшняя Александрия стояла на пути набегов крымских татар и походов польской шляхты. До Чигирина, родины Богдана Хмельницкого, отсюда меньше ста километров. А в XVIII веке именно на эти земли с разрешения Елизаветы Петровны стали переселяться сербские граничары, подобно казакам, охранявшие границы Австрийской империи и бежавшие в православные земли от религиозного гнета. Так эти места получили название Новой Сербии, а нынешний город Александрия, бывший изначально поселением Усовка в честь легендарного казака Уса, превратился в Бечею, в чем ясно слышны отголоски топонимики сербской Воеводины. Сейчас на территории бывшей Новой Сербии не сыскать сербов – они полностью смешались с местным населением, что еще раз подчеркивает нашу неделимую славянскую общность: русских, украинцев, сербов. В бурные годы Гражданской войны Александрия – вотчина атамана Григорьева. Бессчетное множество нерассказанных историй хранят ветры, вольно гуляющие по степи.
О своем прадеде Даниле я знаю совсем немного. Умер он молодым в начале 1930-х годов – был слаб здоровьем, да, видимо, сказались сложные послереволюционные годы и напряжение Гражданской войны, в которой он воевал на стороне красных. Советскую власть семья, по рассказам, приняла безоговорочно и навсегда.
Моя Украина – земля обетованная, потерянный рай. Я закрываю глаза и вижу большой ящик на нашей московской кухне – посылку от родственников. Внутри лежат огромные куски сала, бутыли с душистым подсолнечным маслом, а пустоты между этими богатствами засыпаны семечками. От деревни я помню мало: шокирующую детскую вольницу, позволяющую по приставной лестнице залезть на сарайный чердак и в таинственной его тишине набрать грецких орехов; бескрайние кукурузные поля, в которых ты – как в лесу; белоснежные подушки на кроватях в пустой днем хате, а над ними – черно-белый портрет бравого молодого мужчины в военной форме, в котором не без труда можно признать хозяина дома. На дворе конец 1980-х, мы живем в одной стране, но часы неумолимо приближают момент катастрофы. Мы прощаемся, чтобы ехать в Москву, и родственники предлагают взять себе котенка. Я очень хочу, но родители ни за что не разрешат.
Середина девяностых, и вот они, растерянные, в нашей московской квартире. Не с родственным визитом, а в поисках работы, потому что на Украине ловить нечего. Впрочем, и Москва немного что могла им предложить. Помыкавшись какое-то время, родственники уехали обратно, а спустя несколько лет подались на заработки в Европу. И если старшее поколение ментально все равно принадлежит нашей общей земле и рассматривало работу в Европе как временное явление, то мое поколение, осевшее на Западе и родившее там детей, скорее всего, не вернется уже никогда. И где-то там далеко подрастает новый украинский Данила, ставший на итальянский манер Даниэлем…
Начало двухтысячных, мы возвращаемся на машине из Крыма, выбрав такой путь, чтобы проехать по Украине через родные места. В райцентре гаишник удивленно вертит в руках российские документы, добродушно шутя: мол, фамилия наша, а документы нет. В село мы въезжаем уже затемно. На нас реагируют только собаки, поднимая веселый лай. В хате темно, на стук в ворота никто не отвечает. Но если присмотреться, можно заметить, что тишина и безлюдность обманчивы, и за кустами и заборами развязки сценки, не особенно таясь, ждут соседи. Наконец, одна из бабуль не выдерживает и выходит на дорогу в свет фар – узнать, кто приехал. Торопливо ковыляет по огороду, стучит в темное окно: «Маня, вставай, Андрiй приїхав!» – «Який Андрiй?» – «З Москви!». «Бiсiв ти син!..» – тонет в объятьях ласковое проклятье тетки, разделенной с племянником на долгих пятнадцать лет.
Собирая со стола остатки поздней трапезы, я по старой привычке наивно спрашиваю бабушку: «Це свиням?» Раньше то, что не было съедено, отправлялось свиньям на корм. Утром резали домашнюю курицу и варили на ней борщ на всю большую семью – каждый день свежий. Остатки также отдавались скоту. Так жила советская Украина. Но теперь бабушка откладывает в сторону подсохший хлеб: «Оставь, это нам с дедом на завтра».
* * *
Моему деду Ивану Даниловичу исполнилось пятнадцать в сентябре 1941-го, уже под гитлеровской оккупацией. Такие как он подростки подлежали угону на работы в Германию. В назначенный час ребят выстроили, готовых к отправке на чужбину, но в какой-то момент они рванули врассыпную. Гитлеровцы открыли по бегущим огонь… Говорят, в тот день моя прабабка Ульяна стала седой. Вскоре ее сына немцам выдал полицай, но деду вновь удалось бежать. Два года, до прихода Красной армии, он скрывался. Заметного партизанского движения в этих местах не было – степь лишала возможности надежно укрыться. Оставалось только одно – ждать прихода своих.
Рассказывали, что моему деду помогла спастись его бабушка, и даже мать не знала, где находится ее сын. Имен тех людей, к которым бабушка обратилась за помощью и кто, рискуя жизнью, укрывал мальчишку на чердаках, я не знаю. Знаю лишь, что те два года в оккупации оставили в его памяти незаживающую рану. В начале декабря 1943-го пришло долгожданное освобождение. Части Красной армии взяли Новый Стародуб не сразу: с трудом форсировали они небольшую, но бурную речку с говорящим названием Бешка. Немцы огрызались, танками заезжали в хаты и из них вели огонь по наступающим нашим частям; село горело, и долго горела родная хата… Когда сегодня я читаю новости об оборудованных в жилых домах огневых пунктах ВСУ, я неизменно вспоминаю те рассказы о немецких танках, заезжавших в украинские хаты.
* * *
На окраине Нового Стародуба над плодородными полями высится небольшой холм. На макушке его скромный обелиск, увенчанный красной звездой. И хотя до официально объявленной «декоммунизации» еще несколько лет, табличка на памятнике отбита, вероятно, на металлолом. Но будто бы исправляя неблагодарность потомков, сама природа сплошь покрыла простыми полевыми цветами землю, политую кровью безымянных героев. Торжественную тишину нарушает лишь гулкий ветер, пригибая к земле роскошный цветочный ковер. И гордо высится над полями, дорогой и рядком пирамидальных тополей маленькая красная звезда.
* * *
…Оставаться в родных местах дед больше не мог. Прибавив себе год, он ушел добровольцем вместе с частями, освободившими его родное село. После войны он вернется домой, придет к своей постаревшей и ослепшей к тому времени бабушке. Та медленно ощупает фигуру внука, наткнется на введенные к тому времени в Советской армии погоны и похолодевшими от ужаса губами прошепчет: «Ваня, ти що, у білих?!»
Отбыв срок за сотрудничество с оккупантами, вернется в село и выдавший деда бывший полицай. То ли в шутку, а то ли нет однажды он процедит где-то за общим столом: «Ничего, вот вернутся немцы, и мы вас всех перевешаем!» Ничто в этих землях не уходит навсегда, ничто не растворяется, все скручено в бесконечный кровавый узел. Что ж, немцы вернулись. У сегодняшней Украины другие герои, и дед мой сейчас не смог бы гордо пройти по родной земле в советской военной форме и под красным флагом, за который он воевал.
Но все это будет потом. А пока – фронтовые дороги. Свою 94-ю гвардейскую дивизию, в составе 1-го Белорусского фронта теснившую немцев все дальше на запад, дед после обучения нагнал далеко от родных мест. В действующей армии – с сентября 1944 года, первая награда, медаль «За боевые заслуги» – за бои при освобождении Польши. Командир стрелкового отделения гвардии младший сержант Иван Данилович Гарбуз «в бою при прорыве обороны противника на западном берегу реки Висла 14.01.1945 смело и мужественно продвигался вперед со своим отделением и первым ворвался в село Пальчев. Своим мужеством воодушевлял бойцов на боевые подвиги». Второй медалью «За боевые заслуги» его наградили за систематическое перевыполнение нормы при строительстве моста через Одер в марте 1945 года. Ведь и трудовые подвиги в условиях боевых действий, способствующие как можно более быстрому продвижению наших войск, – по сути тоже ратный труд.
Помните коротенький эпизод в фильме «Место встречи изменить нельзя», когда Жеглов и Шарапов на мосту на фоне Кремля беседуют с демобилизованным солдатом? «Берлин видел, Варшаву видел, Москву еще не видел». Вот и у деда моего получилось так же. Первая столица, которую он увидел в своей жизни, – Варшава в гари боев, затем освобожденный за кварталом квартал Берлин. Одной из задач, которую ему довелось выполнять, было обнаружение и ликвидация фаустников, прятавшихся в развалинах и представлявших угрозу нашим танкам, особенно в условиях городских боев. Дошедшее до нас свидетельство тех дней – листовка «Сегодня отличились в бою», сообщающая, что дед «в числе первых ворвался в Берлин и уничтожил при этом 8 фаустников». Этот документ вошел в книгу воспоминаний «Штурм Берлина», изданную вскоре после войны. Листовка датирована 23 апреля 1945 года. Впереди последние дни войны, и еще никому не дано знать, обойдет ли смерть стороной или настигнет накануне самой победы, равно как не дано знать, как сложится мирная жизнь. Не знает и 18-летний Иван Гарбуз из украинского села Новый Стародуб, что в этот же самый день ровно 40 лет спустя у него родится в Москве внучка… Случайная игра цифр, связавшая судьбу и память. Наша ДНК, физическая связь с поколением наших дедов, что служит нам опорой и надежным ориентиром в мире, где под огнем – наши идеалы и наши святыни.
* * *
Из наградного листа:
«В период боев с 15.04 по 2.05.45 года в боях на подступах к городу Берлин и уличных боях города Берлина показал образцы героизма, мужества и отваги.
29.04.45 года в боях на улицах города Берлина товарищ Гарбуз со своим отделением забросал 4 пулеметные точки противника гранатами, чем способствовал успешному действию всего батальона.
1.05.45 года товарищ Гарбуз ворвался в подвал, откуда немцы вели сильный пулеметный огонь, и в рукопашной схватке уничтожил 7 немецких солдат и 2 офицеров. В этом же бою из автомата уничтожил 3-х «фаустников», засевших в развалинах домов, чем способствовал продвижению танков без потерь.
Достоин присвоения звания «Героя Советского Союза».
7 июня 1945 года приказом 5-й ударной армии мой дед Иван Данилович Гарбуз был награжден орденом Красного Знамени.
