История моего деда Василия – советского солдата Финской и Великой Отечественной
Здравствуй, любимая, здравствуй, родимая
Ради встречи с тобой – выживал.
Здравствуй, любимая, здравствуй, родимая
Ради наших детей – побеждал!
Сегодня хочу рассказать о своем деде. Он, как и миллионы других советских бойцов, освобождавших нашу Родину от фашистов, как и миллионы тружеников тыла, поддерживающих армию в годы Великой Отечественной войны, в истории уже навеки.
Но важно помнить не только против чего они сражались, мы должны осознавать ради чего они воевали и во что верили, когда с криком: «За Родину! За Сталина!» поднимались со связкой гранат против танков. Мой дед воевал против нацизма за социализм и свою Советскую Родину – СССР. А еще воевал он за свою любимую девушку Софию, которая ждала его в далеком украинском селе…
Пономаренко Василий Федорович (1915–1999), советский солдат, старший сержант, помощник командира взвода, военно-учетная специальность «шофер автомашины». Воевал на Советско-финской войне (1939–1940), с первого до последнего дня прошел Великую Отечественную войну (1941–1945). Сражался под Сталинградом, освобождал Европу в составе 4-го Украинского фронта.
С победой вернулся в село Козаровка Украинской ССР, где все эти годы его ждала красивая черноглазая девушка София. Осенью всем селом сыграли свадьбу. Вырастили двух сыновей, один из которых – мой отец.
Награжден медалью «За оборону Сталинграда», Орденом Отечественной войны, медалью «За боевые заслуги», медалью «Ветеран труда» и другими знаками отличия.
На фото: Пономаренко Василий и его возлюбленная София, 1945 год.
С какой любовью они смотрят друг на друга. А она еще – и с невероятным восхищением!
Ниже несколько отрывков о деде из моей книги «Огранка» декалогии «Гравитация жизни»:
«Дед Василь, прошедший Советско-финскую войну 1939–1940 годов, а затем и Великую Отечественную, был немногословен, а невероятно густые, сросшиеся на переносице брови и крепкая фигура придавали его облику отчеканенную суровость. Но когда в его руки попадал баян и пальцы привычно пробегали по кнопкам, дед Василь преображался, вместе с первыми аккордами из него словно вылетала пробка, которой он сознательно сдерживал свои эмоции.
Виртуоз-самоучка, он обладал невероятными музыкальными способностями, в том числе абсолютным слухом, и, наверное, не существовало такого инструмента, на котором он не смог бы играть. Именно от деда Василя моей сестре передался музыкальный слух, что вызывало во мне колючую зависть, провоцируя высмеивать бандуру, на которой она училась играть, и злорадно упрекая, что меня в музыкальную школу родители не отдали, а ее отдали. У деда в углу на тумбочке стоял старенький проигрыватель, купленный в начале 1960-х, а на полках внизу разместилась коллекция грампластинок, и чаще всего звучали песни Марка Бернеса и Клавдии Шульженко, а также песня «Летят утки» в исполнении Воронежского хора, которая больше всего нравилась мне.
Когда же в доме никого не было, я снимала крышку проигрывателя и, запустив пластинку, ставила на нее игрушечного солдатика или ракушку от бабушкиной шкатулки, с интересом наблюдая, как они вращаются.
Мне нравилось втайне листать альбомы деда Василя, которые он прятал от нас на этажерке за занавеской. Выразительные портреты соседей, изображения животных, пейзажи и зарисовки, выполненные простым карандашом или обычной ручкой, притягивали взгляд, заставляя рассматривать мельчайшие штрихи и детали. Как-то уже в преклонном возрасте дед Василь вырезал на своей палке обнаженную Софи Лорен и разрисовал ее химическим карандашом. Бабушка, обнаружив этот «шедевр», разбила палку об угол стены, приговаривая: «Старик, а все туда же! Хотя бы на палке – да молодую ему все подавай!» Зимой, когда удавалось застать деда за рисованием, я садилась рядом и тоже пыталась что-то изобразить, но зерно художественных талантов во мне так и не проклюнулось.
Вниманием дед Василь никогда меня не баловал, отдавая предпочтение моему двоюродному брату – единственному внуку-мальчику, тоже Василию. Не меньше повезло и Джульбарсу – овчарке, выросшей вместе с двумя его сыновьями: старшим Василием, моим тато, и младшим Григорием.
В памяти деда Джульбарсу отводилось особое место, а в его альбомах – десятки страниц. Когда на своем двухколесном мотоцикле ИЖ-49 он выезжал со двора, Джульбарс вместе с ним добегал до конца села, останавливался, словно дальше начиналась вражеская территория, и, проводив хозяина взглядом, возвращался домой, безошибочно чувствуя, когда надо бежать его встречать. Иногда дед брал на мотоцикл меня, и тогда, сидя сзади на высоком жестком сиденье, я до онемения в пальцах вцеплялась в круглую ручку, обмотанную синей изолентой, стараясь не вылететь на очередном ухабе. Мотоцикл рычал и подпрыгивал, а я, зажмурив от страха глаза, в очередной раз пыталась доказать себе и деду, что ничем не хуже мальчика».
«Не меньше, чем музыку и рисование, дед Василь любил селедку – обычную селедку пряного посола в больших круглых металлических банках, но с особым душком, который получался в процессе ферментации. Купив селедку, дед перекладывал ее в трехлитровую стеклянную банку, заливал водой и ставил на пару месяцев в погреб. Постепенно в банке запускались разные процессы квашения-брожения-разложения, выделялись газы, и пластиковая крышка вспучивалась. Чтобы ее не сорвало, дед придавливал сверху кирпичом, а когда приходило время доставать селедку, приоткрывал крышку, поместив банку под воду, чтобы уровнять давление. Стоило только не уследить, как о том, что у Василя рванула селедка, очень быстро догадывалось все село. Как-то раз скопившийся газ все же сорвал крышку – рассол с удушающей мутной кашицей, словно из брандспойта, ударил в потолок, вбив в него куски рыбы, стек по стенам и впитался в земляные ступеньки погреба. Две недели никто, кроме деда Василя, в погреб зайти не мог, а соседи, проходя мимо нашего двора, закрывали носы.
Кроме деда, любителей пикантного селедочного душка ни в нашем роду, ни в селе не было, и, возможно, свое пристрастие он привез с Советско-финской войны, где среди «скандинавских викингов» сюрстремминг был в большом почете. Но вот кому резкий запах тухлой рыбы был по нраву, так это местным котам. Стоило деду Василю достать деликатес – все окрестные коты и два наших начинали караулить у дверей летней кухни, из которой им непременно перепадали голова, хвост, шкурки и хребет. Они стремглав набрасывались на ошметки, пытаясь схватить кусок побольше. Особо ценилась голова, и тот, кому посчастливилось ее утащить, вынужден был очень быстро удирать от преследующих сородичей».
«Суровость деда Василя сглаживалась мягким голосом и такими же мягкими, округлыми формами бабушки Сони. Война, голодные годы и тяжелый сельский труд наложили особый отпечаток на восприятие жизни ее поколением, поставив во главу задачу выживания. Она вырастила двух сыновей и не привыкла открыто показывать ласку и проявлять излишнюю опеку, перенеся этот подход в воспитании и на внуков. Когда мы шкодили, лицо бабушки Сони хмурилось, красивые черные брови сдвигались, в голосе появлялись стальные нотки, а в руках – веник или полотенце, которыми она могла огреть каждого, не разбираясь, кто прав, а кто виноват».
«Тато родился в 1946 году. Младенцем он часами кричал от голода, заработав пупочную грыжу, на всю жизнь оставшуюся напоминанием о тех днях. Крик ребенка для матери – словно нож в сердце. Чтобы как-то сберечь детей, женщины старались продлить грудное вскармливание до трех- и даже четырехлетнего возраста.
Однажды тягучей ноябрьской ночью бабушка Соня проснулась от детского плача. Нащупав конец веревки, она несколько раз качнула плетеную колыбельку, подвешенную к потолку возле кровати родителей, но голодного малыша это не успокоило. Несмотря на то что план ГОЭЛРО был принят Советом Народных Комиссаров еще в 1921 году, до украинских сел электрификация к тому времени все еще не дошла, такое благо, как «лампочка Ильича», оставалось привилегией исключительно городских жителей, а знаменитый лозунг вождя «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны» все еще оставался на уровне лозунгов.
Искать в темноте спички и разжигать огонь в керосиновой лампе – долго, да и супруга лишний раз будить не хотелось, поэтому, быстро вскочив, она взяла наощупь ребенка, покормила и собралась было положить его обратно, но в темноте колыбелька незаметно качнулась и бабушка промахнулась. Глухой удар об пол – и… полная тишина. Первая мысль: «Дитя убила!». Всколыхнувший земляной пол и глиняные стены пронзительный крик бабушки мгновенно поднял дедушку, решившего, что война, сирена завыла и снаряд в дом попал. Тут же зажгли огонь в закопченной лампе и стали высматривать ребенка. Ни в колыбельке, ни на полу малыша не было. Уйти на улицу он не мог – только ползать начинал; похищение из дома тоже не вариант – дверь изнутри заперта. В полумраке, в сплетении вытянутых дрожащих теней, дедушка с бабушкой проверяли все углы, искали под кроватью, под столом, за мешками, в сложенной стопкой в углу одежде и даже в подпечье – ребенка нигде не было. Лишь когда за окном забрезжил рассвет, а измученный бессонной ночью и рыданием бабушки дедушка Василь в десятый раз осматривал все закоулки, в самом дальнем темном углу под кроватью он заметил слабый отблеск огонька лампы в огромных круглых глазах.
Все это время перепуганный малыш, мой будущий тато, просидел в углу в мокрой рубашке на холодном земляном полу, не издав ни единого звука. Как потом он мне сказал, это и был тот самый первый из семи перекрестков судьбы в жизни любого человека, когда жизнь и смерть встречаются».
На фото: Пономаренко Василий, его супруга София, двое сыновей и бабушка, 1951 г.
Жанна ШВЫДКАЯ
