Феодализм упал,
абсолютизм упал;
упадет когда-нибудь
и тираническое
господство капитала.
Д.И. Писарев
Литературные дискуссии сейчас всё больше втягивают в себя прошлое. Значимые точки сборки – юбилейные даты. Это вполне естественно, ведь все события не охватишь, а к юбилею те, кто признает значение, скажем, Д.И. Писарева или отвергающие его, высказывают свои доводы за и против. Противниками этого удивительно оригинального критика выступают сегодня так называемые «просвещенные консерваторы», всё еще тоскующие по монархии, и, конечно, либералы – защитники новой русской и, как правило, космополитичной буржуазии. Поскольку они считают, что полностью опровергли всё советское – вождей, военачальников, комиссаров, всех советских людей скопом, то пора приниматься за ХIХ век, откуда идут истоки всего советского. С более ранними революционерами уже расправились: Елисеева с Радищевым, с декабристами – хвалебными отзывами о генерале Дибиче, предавшем их, обозвали хамом Добролюбова. Остались революционные демократы-шестидесятники.
Пожалуй, наиболее многочисленная и разноречивая литература существует именно о Писареве. О нем писали как сторонники, например, Н.В. Шелгунов, так и многочисленные противники из народовольцев, даже такие столпы, как Н. Михайловский или Иванов-Разумник. В советское время многочисленная литература о Писареве была так же разноречива: Кирпотин, Козьмин, Володин, Коротков, Кузнецов и др. За язык их никто не тянул, рты не затыкал, господин М. Бударагин, якобы советская власть насильно заставляла писать о нем – у вас неверные сведения. Вы их, наверное, выловили кнопкой, открыв ящик Пандоры под названием Фейсбук… Сами знаете, что туда сваливают.
Демократическая литературная критика и публицистика 60-х годов ХIХ века сыграла немаловажную роль в формировании передовой русской интеллигенции. В чем же заключается тайна феноменального в истории мировой культуры явления, которое именуется русской революционно-демократической критикой и публицистикой? Что делает их явлением не только глубоко самобытным, но и непреходящим?
В поисках ответа на этот вопрос вслушаемся, вдумаемся в несколько необычное, даже парадоксальное определение литературной критики, которое давал Д.И. Писарев. «Постоянное и последовательное проведение того или другого миросозерцания в оценке всех текущих явлений жизни, науки и литературы называется в наше время критикою. Критик вносит и обязан вносить в свою деятельность всё свое личное миросозерцание, весь свой индивидуальный характер, весь свой образ мыслей, всю совокупность своих человеческих и гражданских убеждений, надежд и желаний». В таком понимании критика одновременно является и публицистикой. Провести жесткие грани между литературой, критикой и публицистикой применительно к 60-м годам ХIХ века практически невозможно. Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Антонович, Зайцев, Елисеев и Шелгунов не были литературными критиками в чистом виде, прежде всего – они общественные деятели, деятели русского освободительного движения, демократической общественной мысли, публицистики, а уже потом – критики. Занятие литературой, осмысление стоящей за нею жизни было подчинено борьбе за интересы народа с помощью писательского пера. Именно эти люди были властителями дум своего времени, к их мнению прислушивались, с ними считались, их отзывами дорожили все без исключения русские писатели того времени, причем куда больше, нежели мнениями Дружинина, Страхова или даже Аполлона Григорьева. Это закономерный результат – никто, даже противники, не могли отказать демократическим русским критикам и публицистам в честности, искренности убеждений, в принципиальности их гражданских позиций, в сочувствии угнетенному русскому крестьянству, в их обоснованной тревоге за судьбы отечества.
Отношение к этому наследию, как показывает опыт идеологической борьбы современности, – своего рода оселок, на котором проверяется отношение к идеям революции и социализма в прошлом и настоящем. Неужели сегодня непонятно, что неприятие революционных демократов, с равной страстностью проявленное в свое время как в «Вехах» у Н. Бердяева, К. Леонтьева или В. Розанова, у Л. Шестова, так и у нынешних буржуазных литераторов, журналистов – есть позиция политическая, классовая, позиция неприятия социалистической традиции, освободительного движения в принципе.
Место рождения Дмитрия Ивановича Писарева (1840–1868) – отцовское имение Знаменское Елецкого уезда Орловской губернии: пролетарий умственного труда – по «социальному положению», будущий «коновод нигилистов», как окрестила Писарева охранительная литература, по происхождению своему был дворянином. В 1856 году окончил Третью петербургскую гимназию и с 1856 по 1861 год учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Первая большая статья «Схоластика ХIХ века» была напечатана в журнале «Русское слово» в сентябрьской книжке 1861 года. В этом же журнале вплоть до его закрытия (1866) Писарев в основном и печатал свои статьи, даже находясь в заключении в Петропавловской крепости (4 года, 4 месяца и 18 дней). Крепость была расплатой за статью-прокламацию, возвещавшую о скором крахе политического режима России: «Примирения нет. На стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием вынимаются из бедного народа».
Ему не было и 28 лет, когда он погиб. «Еще одно несчастье постигло нашу маленькую фалангу, – писал, откликаясь на известие о его кончине, А.И. Герцен, – Писарев, язвительный критик, порой склонный к преувеличениям, всегда исполненный остроумия, благородства и энергии, утонул во время купания. Несмотря на свою молодость, он много страдал. Неужели так необходимо, чтобы смерть всякий раз отнимала человека передовых взглядов у живых людей – для примирения его с массой ленивцев и лежебок?»
Споры о литературном значении Д.И. Писарева начались сразу после его смерти. Демократический публицист П.А. Гайдебуров, выступая над открытой могилой Писарева, обвинил издателя его сочинений Ф.Ф. Павленкова в непонимании истинной роли критика. В этом столкновении присутствует как бы завязка острых, длящихся по сей день споров о сути и содержании творчества Писарева, о месте его в истории русской культуры и общественной мысли. Пожалуй, больше всего шуму наделала статья о Пушкине. У многих так и отложилось в памяти: «А-а-а! Писарев… Это который Пушкина ниспровергал». И сегодня некоторые литературные снобы, повторяя избитую фразу, ничего кроме этого о Писареве не знают, да и знать не хотят. Во всем же остальном, что касается оценок идейного наследия Писарева, согласия никогда не было. Правильнее всего читать Писарева внимательно и непредвзято. Ибо, как заметил однажды он сам, «много есть на свете хороших книг, но эти книги хороши только для тех людей, которые умеют их читать».
Неужели надо доказывать вновь очевидную истину: революция и социализм были исторической неизбежностью, закономерностью, обусловившей небывалые социально-политические преобразования, сохранение и упрочение Россией национальной независимости и значительный рост ее государственной мощи. Патриотическая идея России ХIХ века утверждалась в двух направлениях, противостоящих одна другой формах: активного, нацеленного на развитие страны патриотизма как необходимого условия ее самостоятельности и процветания, и в виде патриотизма консервативного, охранительного, направленного на сохранение в неизменности всех привычных устоев и основ русского самодержавно-крепостнического общества. Русский же либерализм выражал исторические интересы формирующейся буржуазии, российского капитализма, всё больше занимая космополитические, низкопоклонские перед Западом позиции, и грезил, как, например, Боткин или всё тот же англоман Дружинин, буржуазной Европой, европейским мещанским комфортом, западными ценностями. Русская революционная демократия с самого начала заняла антибуржуазные, антикапиталистические позиции, разобравшись как в относительных преимуществах в сравнении с феодализмом, так и в абсолютных бедах капитализма, которые он несет трудящимся людям.
В «Очерках по истории труда» Писарев утверждает: «…Страна, имеющая один большой центр притяжения, представляет очень неутешительную картину; провинции постоянно беднеют и истощаются, жители тупеют от однообразного и неблагодарного труда, а в центре собирается вся дрянь страны, вся испорченная кровь, весь гной бедности, вся квинтэссенция ее разврата и низости, ее страданий и преступлений». Полтора века тому назад писалось, а будто про современную Россию и ее столицу. Существуют два основных экономических направления – можно ориентироваться на внутреннее потребление, а можно на экспорт; вообще одно другого не исключает. Однако «вывозить сырой продукт – всё равно что срезывать верхние слои земли и отправлять их за море; срезавши несколько слоев, человек находит, что больше нечего резать…» Очень актуальный тезис для современной России, которая торгует сырой нефтью, а не продукцией нефтехимии, природным газом, а не пластмассами; вывозит круглый, примитивно обработанный лес, руду, а не изделия из древесины и металлов… И уже много лет власти предержащие лишь призывают решать проблему «импортозамещенимя», обращаясь почему-то к широкой публике.
В «Очерках по истории печати во Франции», помещенных в №№3 и 4 «Русского слова» за 1862 год, Писарев касается вопроса о причинах неудачи французской революции 1848 года. Перед революцией, по его мнению, стояла задача, требовавшая колоссальных сил. «Надо было разрешить вековой спор между трудом и капиталом, надо было спасти пролетариат от голодной смерти, надо было обеспечить его существование не филантропическими заведениями, похожими на тюрьмы, а таким общественным порядком, который отнял бы у одного человека возможность эксплуатировать труд сотни других людей». Как это сделать? Вопрос столь важен, что его неудовлетворительное разрешение неминуемо должно было погубить плоды Французской революции. Писарев пришел к заключению, что в условиях современного социально-политического строя вопрос о пролетариате неразрешим и что для освобождения труда из-под власти капитала необходима полная перестройка всего уклада общественных отношений. Эксплуатацию труда капиталом надо уничтожить.
С большей ясностью отношение Писарева к социализму отразилось в двух его статьях, написанных в 1862 году, но появившихся в печати значительно позднее, только в конце 60-х годов в первом собрании его сочинений. Это статьи «Пчелы» и «Генрих Гейне».
В очерке «Пчелы» Писарев в форме аллегории развертывает яркую, проникнутую горячим сочувствием к трудящимся картину эксплуатации их тунеядцами. В «Генрихе Гейне» (любимый поэт Писарева) он открыто выражает свои симпатии социалистам. Этих «новых пуритан» с их «пепельно-серым костюмом равенства» он берет под защиту от язвительных насмешек Гейне. «Смысл того стремления, которое Гейне называет пепельно-серым костюмом, – поясняет Писарев, – состоит только в том, что тысячи не должны ходить босиком и питаться отрубями для того, чтобы единицы смотрели на хорошие картины, слушали хорошую музыку и декламировали хорошие стихи». Обвиняя эти стремления в «сухости» и «будничности», Гейне тем самым становится на сторону эксплуататоров и филистеров.
В той же статье Писарев высмеивает «чахлый и бледный цветок либерализма» с его верой в конституцию как универсальное лекарство. Он сознает, что политическими реформами нельзя разрешить социального вопроса и оградить интересы труда. Ожидания, которые народ и его вожди связывали с революцией во Франции, не оправдались. Эксплуатация бедного богатым не прекратилась, она только изменила свои формы. «На развалинах старого феодализма утвердилась новая плутократия, и бароны финансового мира, банкиры, негоцианты, коммерсанты, фабриканты и всякие надуванты вовсе не были расположены делиться с народом выгодами своего положения». Они образовали новый привилегированный класс, т.е. стали защищать лишь свои собственные привилегии.
Разноголосица мнений о Писареве – в действительной сложности его творчества. Писарев был прежде всего публицистом, а значит, мысль его постоянно находилась в движении и характер идейной эволюции определялся развитием социально-экономической и политической жизни шестидесятых годов ХIХ века. В российском обществе совершался сдвиг к капитализму, однако осуществлялся он главным образом в виде реформ, проводимых сверху феодально-самодержавным государством. Буржуазным реформатором оказался сам царь, находившийся в органическом единении, но вместе с тем и в столь же закономерной конфронтации с бюрократической камарильей. Всё это находило отражение в творчестве публицистов любого направления, а тем более Писарева, которому была присуща обостренная чуткость к мало-мальски значимым событиям общественной жизни и их отражению в литературе.
Писарев был революционным просветителем, причем той поры, когда революционное слово в России начинало превращаться в революционное дело. Ему принадлежит одна из первых прокламаций, возвещающих насильственную ликвидацию царизма. Но он не фанатик. Он – один из первых русских революционеров, осознавших крах надежд на крестьянскую революцию после 1861–1863 годов, что, несмотря на отдельные бунты, народные массы России так и не пробудились от векового сна к исторической деятельности. Удалось увидеть Писареву и «капитальные глупости», которые говорили и делали потенциальные вожди революции, олицетворяемые тургеневским Базаровым. Поэтому в подобных условиях нельзя звать Русь к топору, такой призыв – действие на авось, политический авантюризм, который приведет лишь к усилению реакции. Другое дело, если массы сами поднимутся на борьбу. Только тогда можно достичь положительных результатов.
Писарев был демократом. К любому вопросу он подходил с позиции «голодных и раздетых». Непримиримый противник приспособленчества, он испытывал ненависть к соглашателям в политике, уходу от острых жизненных проблем. Выступающий против апологетов существующего строя, Писарев считал необходимым будить и шевелить спящий русский мозг, чтобы заставить его присматриваться к окружающим явлениям. «Огромное большинство наших мозгов находится в почти полном бездействии, и может быть одна десятитысячная часть наличных мозгов работает кое-как и вырабатывает в двадцать раз меньше дельных мыслей, чем сколько она могла бы выработать при нормальной и нисколько не изнурительной деятельности… Но мы не идиоты и не обезьяны по телосложению, а люди кавказской расы, сидевшие сиднем подобно нашему милому Илье Муромцу и наконец ослабившие свой мозг этим продолжительным и вредным бездействием. Надо его зашевелить, и он очень быстро войдет в свою настоящую силу». «Мы, – говорит Писарев в другой статье, – нуждаемся в решении самых элементарных вопросов жизни, и нам некогда заниматься тем, что не имеет прямого отношения к этим вопросам. Мы жить хотим и, следовательно, назовем деятелем жизни, науки и литературы только того человека, который помогает нам жить, пуская в ход все средства, находящиеся в его распоряжении».
«Будителем русской мысли» назвал Писарева Н.В. Шелгунов. И вот Писарев пускает в ход все средства, находящиеся в его распоряжении, направляет всю свою деятельность к побуждению и шевелению спящего русского мозга. Каждое разбираемое им произведение служит Писареву для того, чтобы подкапываться под поведение героев, разобрать все их действия, показать дрянность, глупость, пустоту. Писарев должен объяснять явления, а не воспевать их, он должен анализировать, а не лицедействовать. И этому приему Писарев никогда не изменял. Вы, пожалуй, можете не согласиться с его анализом – это ваше дело, но вы и не согласитесь-то только оттого, что он расшевелил ваш мозг и заставил вас думать. А этого только и добивался Писарев. Его задача – помогать развитию, давать материал для размышления, предлагать полезные знания, свежие и живые идеи, расширять взгляд, сообщать сознательное гуманное направление.
Хоть глупо думайте, но думайте по-своему, читается иногда между строк у Писарева. «И то хорошо, что начинают думать по-человечески, – говорит он в «Стоячей воде». – Спасительный исход только в том, чтобы выучиться думать и относиться критически к жизни. От каких причин это самоуничижение, дрянность, упадок сил при первой обманутой надежде, при первом разочаровании? Только оттого, что люди привыкли мечтать и не привыкли думать. Не умея думать, они не умеют устраивать свою жизнь, они не умеют застраховать себя от случайностей, не приготовлены к ним, не в состоянии ни встретить их с мужеством, ни еще меньше бороться с ними».
Если русское общество погрязло в рутине и дошло до того состояния, в котором его рисуют романисты 40-х годов ХIХ века, – ни один из них не отметил какое-нибудь светлое явление русской жизни: бедность да бедность, бедность умственная и материальная – говорят все они на разные лады. Если у Тургенева и являются иногда более светлые личности, то, во-первых, они идеальные, а во-вторых, они все-таки гибнут в том же болоте, в котором тонут и задыхаются герои Писемского. Если бы вовсе не видеть живых людей и судить о русском человеке исключительно по русским романам, то можно впасть в самое безнадежное отчаяние. Все мечтают, но никто не думает, все сродни Обломову, и все более или менее лежат праздно на диване и услаждают свой досуг картинами различных наслаждений, в которых каждый по-своему воображает свое счастье.
В мире мысли – спасение человека, его выход из всех трудных положений жизни, только в мире мысли личность достигает полного своего развития и становится на высоту истинно человеческого достоинства, только в мире мысли личность достигает истинной свободы. Чужие мысли только материал, который должен быть переработан и усвоен. Если прежде такого усвоения в человеке не совершается – он дитя и умственный раб.
Надежды Писарева не оправдались. Он хотел научить молодое поколение думать, но, конечно, не достиг этого. «Надо сказать правду, – пишет Писарев, – что люди вполне умные и люди безнадежно пустые во всех человеческих обществах почти одинаково редки. Огромное большинство состоит везде из людей посредственных, которые, с одной стороны, пороху не выдумают, но, с другой стороны, сальных свеч не едят, стеклом не утираются. Эти люди могут быть деятельными или праздными, гуманными или жестокими, полезными или вредными, смотря по тому, в какую сторону направляется в данную эпоху господствующее течение идей. Ум подобных людей занят всегда пустяками и набивается чем попало: интригами, сплетнями, преферансовыми соображениями, размышлениями о новой прическе, изобретением какого-нибудь нового надувательства, мошенническими соображениями денежного свойства вроде злостного банкротства» («Реалисты»).
Истинно умным человеком можно назвать только того, кто думает в направлении общего блага.
Писарев был популяризатором. Он говорит: «Можно без малейшего преувеличения сказать, что популяризирование науки составляет самую важную всемирную задачу нашего века. Хороший популяризатор, особенно у нас, в России, может принести обществу гораздо больше пользы, чем даровитый исследователь». И Писарев принимается за этот труд с такой же энергией, с какой он разбирал явления русской жизни. Поистине изумительная деятельность по силе, разнообразию и энергии! Он придавал такое громадное значение популяризации, что даже выработал свой язык и форму изложения, в которых близорукие люди видели совсем не то, что видеть следовало. Популяризатор, по воззрению Писарева, должен быть художником слова и в то же время знать степень умственного развития своих читателей. «Если неразвитость общества требует, чтобы наука являлась пред ним в арлекинском костюме с погремушками и бубенцами – это не беда; такой маскарад нисколько не унижает науку. Дельная и верная мысль все-таки остается дельною и верною. Главное дело в том, чтобы мысль эта проникла в сознание общества, а через какую дверь и через какую проходную – это решительно все равно». Если вы желаете определить размер популяризаторской деятельности Писарева, прочитайте хоть оглавление его статей, и вы увидите, какую массу новых сведений по истории, естествознанию провел он в читающую публику – это громадный универсальный курс. Время показало безошибочность Писарева. Люди, никогда ничего не читавшие, зачитывались его популярными статьями. Потребности нашего общества в популяризации совпали как бы с периодом деятельности Писарева. То было самое блестящее ее время, когда целая масса новых сведений была брошена читающей и поучающейся публике благодаря таланту и энергии одного человека. Многие русские студенты выбрали для себя ученую стезю благодаря Писареву и стали известными людьми. Это подтверждал академик биохимик М. Бах, ставший знаменитым ученым под влиянием Писарева.
Когда явилась статья о Пушкине, все эстеты школы Белинского возопили против смелого критика. И действительно, люди дожили до седых волос, повторяя по памяти слова Белинского, и вдруг оказывается, что это был потерянный труд. Ну как тут не рассердиться. А между тем огорчаться, в сущности, было нечем. Идей Белинского Писарев не трогал, он только взглянул иначе на Пушкина и на его «Евгения Онегина» и рассортировал то, что принадлежало Белинскому, и то, что принадлежало Пушкину. Он очень хорошо как критик знал, насколько иногда известное литературное произведение служит для критика лишь поводом высказать свои собственные мысли. Так поступил и Белинский, разбирая Пушкина. Белинский рассыпал в статьях о поэте множество самых светлых мыслей о правах и обязанностях человека, об отношениях между мужчинами и женщинами, о любви и ревности, о частной и общественной жизни. Но вопрос об А.С. Пушкине остался в стороне, ибо все эти мысли целиком принадлежали Белинскому, а Пушкин был в них неповинен и говорил не то. В чем же тут оскорбление для поклонников Белинского, ведь они поклонялись Пушкину идеальному, Пушкину одухотворенному гением В.Г. Белинского, такой Пушкин при них и остался. Что же до настоящего Пушкина, то о нем Белинский не говорил, и первый подробный разбор о нем написал Писарев. А было это, напомним, в 60-е годы ХIХ века и, соответственно, отношение к поэту уже стало иным, нежели раньше. Так как большинство людей всегда составляли формалисты, то вопли против Писарева становятся совершенно понятны. Человеческое стадо устроено так, что вы можете из него вить веревки (как сейчас у нас), но только не делайте этого вдруг и круто (пенсионную и конституционную реформы у нас сделали под шумок). Не сущность задевает людей, а процесс. Писарев был слишком резок и непочтителен. Напиши он о Пушкине осторожно, а главное, скучно и тяжело, все бы нашли его доказательства основательными, солидными, полновесными, но Писарев написал статью общепонятно, бойко и занимательно. Он был убежденным противником идеалистической эстетики. Содержание в искусстве ставил выше формы. Восстав против теории «чистого искусства», он требовал от искусства общественного служения. Пушкин выразил вполне определенный взгляд на отношение искусства к жизни в стихотворениях «Чернь» (1828) и «Поэту» (1830). Первое стихотворение не обнаруживает в Пушкине какого-либо интереса к общественной жизни. Поэт говорит черни:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас?
В разврате каменейте смело.
Сам А.С. Пушкин писал: «Поэзия – вымысел и ничего с прозаической истиной общего не имеет».
Вот что утверждал Г.В. Плеханов: «Писарев хотел, чтобы поэт не чуждался житейского волнения, чтобы он служил общественной жизни. И этот взгляд Писарева на задачу поэзии и вообще искусства у нас разделяли самые передовые люди 60-х и 70-х годов. В 80-х годах возникла реакция против него. В литературе совершается более или менее решительный возврат к теории искусства для искусства, и эта теория может теперь считаться господствующей. Теперь люди, претендующие на развитой эстетический вкус, презрительно пожимают плечами при упоминании об эстетических теориях 60-х и
70-х годов. Спрашивается, в какой мере основательно такое отношение к ним? Склонность к искусству для искусства возникает там, где существует разлад между художниками и окружающей их средой».
А что же сегодня? Пишут, говорят, показывают такие нелепости и пошлости, не считаясь с общественными вкусами (остались еще от советских времен истинные ценители искусства), по сути, навязывая людям безвкусицу – мещанскую, сверхпотребительскую – в кино, театре, на эстраде.
Не ко двору пришелся Писарев современной буржуазной России. Он учил думать, а у нас развалено образование и вместо мысли – ЕГЭ; он думал о воспитании молодежи, а у нас дебилизация – стоит только включить телевизор. Писарев пропагандировал положительные знания, а мы обрели новое божество – Цифру. Ей и поклоняемся. Радуемся искусственному интеллекту и становимся зомби, забывая, что люди пока из плоти и крови – живые. Писарев был истинным патриотом России, думал о голодных и раздетых людях, а сегодня деньги, украденные у таких людей, переводятся за границу, где у нуворишей вклады, замки, дети. Объявлен официальный патриотизм. Празднуем День единства и согласия – «было бы смешно, когда бы не было так грустно». Другой Дмитрий – не Писарев, а Киселев – проявил «патриотизм»: осуждая нелепый закон американцев о премии «Оскар», он с удовольствием объявил, что «даже в Советском Союзе до этого не додумались бы». Вот такой патриотизм с вывертом. Чтобы оставаться здравомыслящим человеком, не надо слушать всех этих витий и верить в нового доброго царя, а надо думать своей головой, как завещал Дмитрий Иванович Писарев.
