Профессор Коэн обсуждает это в приводимом ниже аудиоинтервью с Джоном Бэчелором. Джон Бэчелор – ведущий «Джон Бэчелор радиошоу» – серии онлайн-передач, в которых профессор Стэнфордского университета Стивен Коэн вот уже шесть лет разговаривает с ним по поводу ситуации в России и на Украине.
Джон Бэчелор: – Стив, недавно президент Путин резко изменил статус-кво в российской политике. Он назначил бывшего главу налогового ведомства Михаила Мишустина, 53-летнего неизвестного мне человека, новым премьер-министром. Он заменил Дмитрия Медведева – человека, который несколько лет заменял Путина на посту президента и которого мы хорошо знаем. И вот теперь мы имеем нового, незнакомого человека во главе правительства и множество неизвестных в уравнении российской политики. Стив, вы говорите о планах Путина по модернизации России. Вот этот бывший глава налогового ведомства – выглядит ли он как доверенное лицо, технократ, к которому царь Путин обращается для проведения реформ, выглядит ли все это частью подготовленного плана?
Стивен Коэн: – До того, как Мишустина назначили главой налогового ведомства, уклонение от налогов было популярным национальным спортом в России – чем-то вроде гольфа в США. Этим занимались почти все. Выполнять налоговое законодательство было очень трудно, поскольку почти ни у кого не было чувства, что уплата налогов – это обязанность. Не было привычки, навыка к отдаче части своих доходов. А вот когда появился Мишустин, он собрал огромное количество налогов. И в итоге он получил репутацию аккуратного человека, умеющего грамотно обходиться с деньгами.
Давний напарник Путина Дмитрий Медведев пережил некоторое понижение статуса, но я бы не торопился списывать его со счетов. Создаются новые правящие органы (институты власти), так что вполне возможно, что Медведев снова появится на сцене в каком-то новом качестве. Но насчет назначения Мишустина вы, Джон, похоже, правы: для планируемой модернизации Путину потребовался человек, который понимает кое-что в деньгах – как собрать их через налоги, как их правильно инвестировать и как эти деньги не потерять, не растратить попусту. И новый премьер, похоже, как раз в этом и разбирается.
Джон Бэчелор: – Это говорит в пользу Путина. Но, очевидно, за этими переменами и планами стоит намного большая группа людей, речь не идет только о смене одного премьера на другого. Означает ли назначение Мишустина, что в российской элите происходит трансформация? На смену прежнему поколению приходят технократы, не так ли?
Стивен Коэн: – За подобным вопросом обычно следует несколько преждевременная дискуссия о том, что будет после 2024 года, о новой роли Путина после того, как он сложит свои президентские полномочия. Я не думаю, что кто-либо рассматривает Мишустина как будущего лидера всей страны.
Вы используете слово «технократ», оно теперь в моде. Про любого профессионального человека, да и не только в России, теперь принято говорить: он – технократ. По сути, мы просто имеем в виду в таких случаях, что тот или иной чиновник разбирается в какой-то сфере и не имеет политических амбиций, по крайней мере на момент своего назначения на первую важную должность. И Мишустин полностью отвечает этому определению.
Но, думаю, здесь нам будет полезно обратиться к истории, к контексту. Я занимаюсь исследованием России уже 40 лет, и тема модернизации возникает в исследованиях специалистов постоянно. Что такое модернизация для России? Часто она понимается просто как быстрое развитие, направленное на то, чтобы нагнать Запад, – во многих случаях это касается военной сферы, но не только ее. В большинстве случаев такие модернизации инициируются сверху, государством. И здесь, кстати, Россия вовсе не отвечает марксистской схеме, по которой капитализм и, соответственно, капиталистическая модернизация в целом развивается «снизу». Купцы становятся капиталистами и т.д. И государство в этом процессе не играло большой роли, поэтому это и была модернизация снизу. И здесь Маркс, кстати, был полон восхищения капитализмом: ни одна экономическая система не меняла мир так быстро и не улучшала его так капитально, как капитализм, – это было его мнение.
В России же все делалось по-другому. Модернизации сначала инициировались царями. Потом была жестокая сталинская модернизация. Этот прыжок вперед включал в себя насильственную коллективизацию, а также ускоренную индустриализацию России в 1930-е. Было две попытки модернизации «снизу» в недавней российской истории. Первая – это нэп двадцатых годов, советский вариант рыночной экономики, когда советское правительство отошло в сторону в надежде, что экономические факторы сами модернизируют страну. Потом, в девяностые годы, была ельцинская попытка свободнорыночных реформ. Обе попытки закончились неудачно, не были доведены до конца. Нэп был прерван Сталиным, когда он ускоренно коллективизировал деревню. А ельцинские реформы и вовсе бросили Россию в разорение. Происходило уничтожение промышленности, а это на самом деле – демодернизация. Это была крупнейшая экономическая депрессия в истории, вызванная не войной, а неудачными реформами. Добавьте сюда еще и депопуляцию. Неудивительно, что слово «модернизация» вызывает в России споры и опасения.
Джон Бэчелор: – Стив, но давайте посмотрим на внешний контур этой предлагаемой путинской модернизации. Уже шесть лет продолжается противостояние по украинскому вопросу, с аннексией Крыма, западными санкциями и т.д. Россия находится в конфронтации с США по сирийскому вопросу, есть большие противоречия в Прибалтике и т.п. Тем не менее России удается быть очень даже «модернизированной» во внешней политике, добиваясь успеха там, откуда Дональд Трамп решает уйти, да и в других частях света. Как это объяснить? Ведь нечто подобное было во времена Сталина. Тогда советской модернизации хватило на то, чтобы помогать, скажем, Китаю, когда его оккупировала Япония, и считаться мощным современным государством. Да и против Германии СССР воевал успешно. Да, при Путине российская экономика пока что не расцвела. Но, выходит, это России не впервой: вовне она действует намного удачнее, чем во внутренней политике.
Стивен Коэн: – Есть причины у этой внешней силы и внутренней слабости. У России огромная граница с Китаем, 4 тысячи миль. Сейчас с Китаем у России хорошие отношения, но это не всегда было так. НАТО ускоренным маршем приближается к российской границе. В итоге, если смотреть из Москвы, возникает ощущение, что вы окружены. Да, есть союзники – например, Китай – но это временные союзники. Отсюда чувство, что Россия уязвима, у нее много потенциальных врагов и мало друзей.
Это может быть одной из причин, подрывающих политические реформы. Страх тут сыграл ужасно негативную роль. От него тяга к авторитаризму, опасения перед передачей власти вниз, либерализацией. Политическая система в России стала осторожной с реформами в последние годы. Может быть, это чувство страха возродилось сегодня. Но в деталях это чувство и его последствия мы с вами обсудим, когда будем говорить о проблеме 2024 года и политических планах Путина.
Но все-таки – о модернизации. Россия приняла решение начать тратить те деньги, которые она накопила в своих фондах на черный день. И это открыло настоящую дискуссию в России. Люди, которые говорят, что в России нет дискуссий, поскольку Путин решает всё, – эти люди просто ошибаются. Возникло три взгляда на эту проблему – как тратить фонды. Первый путь – кейнсианский, он представлен Сергеем Глазьевым, бывшим советником Путина, которого я лично знаю очень хорошо. Предложение группы кейнсианских экономистов, которых он представляет, – это инвестировать эти фонды на развитие экономики России. Это, с их точки зрения, давно надо было сделать. Они часто ссылаются на опыт президента США Рузвельта с его «новым курсом», когда великая депрессия была преодолена за счет инвестиций, и они призывают Путина истратить каждую копейку из накопленных на черный день фондов с их 300–400 миллиардов долларов.
Но противостоит им не менее влиятельная группа, которая призывает не тратить деньги из фондов. Они ссылаются на американские санкции против России и призывают не тратить деньги сейчас, поскольку могут последовать новые американские санкции. Эти осторожные экономисты говорят о «санкционной войне», ведомой Западом. Их логика: когда вы в состоянии войны и на вас нападают, вы не слишком-то расположены потратить все свои деньги на здравоохранение. Вы не слишком много мечтаете о строительстве больниц, улучшении дорог, услугах населению и т.п.
Но, как всегда, есть и третья, срединная, позиция: не тратьте все сразу, действуйте постепенно и т.д.
Джон Бэчелор: – Но какой путь из этих трех выберет Путин, и как отнесется к этому население?
Стивен Коэн: – У меня есть ощущение, что Путин твердо намерен начать тратить деньги из фондов. Это связано с тем, что свое наследие он видит прежде всего в том, чтобы оставить после себя более современную страну, где люди жили бы лучше, чем прежде. А добиться этого можно, только тратя деньги. В последние годы русские все больше тратят деньги не на военные нужды, а на те вещи, которые и у нас в США в приоритете: помощь семьям, молодым будущим матерям, увеличение средней продолжительности жизни – особенно у мужчин, которые до недавнего времени умирали, часто не доживая до 70 лет.
Но тут очень важно не попасть в черномырдинскую ловушку: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Хорошие намерения могут быть испорчены плохим исполнением.
То, что Путин предлагает, – хорошая штука. Но многие русские сомневаются в выполнимости его предложений. Можно ли давать деньги региональным начальникам, банкирам, чтобы они давали, скажем, займы малому бизнесу? Многие считают – нет. Тут вспоминается гоголевский «Ревизор» – сатира на местных чиновников, которые воруют и способны испортить любые благие начинания, исходящие из столиц, да еще и представляют себя при этом благодетелями местного населения.
Но тогда кому давать деньги? Все это сложные вопросы, но вот что важно. Я со многими людьми в России говорил о Путине. В России можно свободно высказываться, есть люди, которые открыто критикуют Путина за сокращение «пространства демократии», есть те, кто считает, что именно он виноват в ухудшении отношений с Западом. Но даже эти люди признавались мне, что жизнь среднего человека при Путине стала лучше…
The Nation (США)
