Он утверждал, что лучшим местом на Земле всегда считал крохотную точку на планете под названием Карейвишкяй, что в переводе означает «солдатское». Местечко, где будущий поэт Литвы увидел свет и сделал первые шаги, расположено в Шяуляйском уезде на берегу реки Круои. Здесь вечно идет дождь, вечно серое небо «упирается в зеленоватый отсвет Балтики», а серая глинистая земля всегда остается вязкой из-за постоянной влаги. Но побывавший в самых разных странах поэт уверял, что так и не встретил места прекраснее. С не меньшим почтением, чем к пространству, относился Межелайтис и ко времени. Не только тот уголок планеты, где человек появился на свет, должен, по его мнению, навсегда оставаться для него лучшим, но и время, эпоха, когда суждено жить и творить, исполнять свое предназначение, брать то хорошее, что уже создано в мире, и самому пополнять человеческую сокровищницу, говоря слово правды и создавая хоть что-то прекрасное на Земле.
Межелайтис был мыслителем, стремившимся познать каждую мелочь, встречавшуюся на его пути. Это отразилось во всем творчестве писателя, от стихов до воспоминаний. Для него словно бы не существовало ничего неинтересного, ничего неяркого или бессодержательного. Он, как и подобает подлинному мыслителю, стремился в каждой песчинке увидеть отражение Вселенной. И не просто увидеть, но опоэтизировать и воспеть. Неспроста он и сам сравнивал себя с певцами Востока – акынами – и собратьев-поэтов призывал к такому же бесхитростному и непосредственному восприятию мира. Вот едет по бескрайней мертвой пустыне акын, мерно вышагивает его верблюд – можно погрузиться в сон от этакого однообразия. Но человек, в душе которого живет поэзия, не спит. Он не может спать. Ведь вокруг столько интересного и прекрасного. И он поет обо всем, что видит и что слышит. Его зрение и слух обретают повышенную чуткость, он различает те образы и звуки, что, возможно, укрылись бы от пресыщенных сынов мегаполиса. Он воспевает небо и барханы, ветер и редких птиц, встречных людей и далекие, но такие желанные оазисы.
Конечно, городской житель воспринимает жизнь по-другому, да и сама жизнь его сложнее, а знания о мире масштабнее. Но поэт, где бы он ни жил, должен, по мнению Эдуардаса Межелайтиса, сохранить простоту, свежесть и безыскусственность восприятия, искренний интерес к окружающему миру – всё то, что присуще акынам. Хорошо бы, считал Межелайтис, каждому стихотворцу иногда путешествовать по белу свету на своем верблюде и стараться воспеть все увиденное. Разумеется, речь идет не о настоящих верблюдах, а только о сохранении, о пестовании в себе первозданного, непринужденного отношения к действительности, естественной любознательности, присущей человеку, и непритворного восторга от красоты мира.
Межелайтис знал, о чем говорил и к чему призывал. Сам он умел искренне восхищаться всем, что его окружало, и передавать свое восхищение в стихах. Мир, по его мнению, устроен много проще, чем пытаются порой представить. Чтобы познать мир, нужно прежде всего научиться простодушному, ничем не скованному восприятию. И пусть главная тайна заключается в творчестве человека, в поэзии, для которой не нужна иная таинственность, кроме как заключенная в ней самой.
Поэзия – тайна, поэзия – красота, поэзия – смысл жизни и способ постижения мира. И Межелайтис, подобно акыну, видел прелесть повсюду. Не только серый глинистый берег реки Круои представлялся ему прекрасным, но также, например, цифры года и века его рождения. Его восхищение не ограничивалось местом, но простиралось и на время. Он воспел римские цифры XX, обозначавшие век, в котором выпало ему родиться, и арабские 1919 – отметившие год его рождения. Его завораживала и магия цифр – 19+19, и те события, что сотрясли планету накануне его появления на свет, накануне 1919 года.
В «Лирических этюдах» он посвятил несколько страниц описанию человеческих свершений, предшествовавших 1919 году. Это и залп «Авроры», и первые попытки построить общество совершенно нового типа, никогда прежде не существовавшего и невиданного в мире; это и поэтические новшества, появление новых ритмов и рифм, выход поэзии на улицы, под знамена; это и научные открытия, подтверждение теории относительности: «пространство оказалось изогнутым и ограниченным, время – относительным, оба эти субстрата существования материи оказались близнецами, которых невозможно отделить и понять в отрыве друг от друга».
Словом, по убеждению Межелайтиса, и дождливая Литва, само название которой в шутку связывают со словом «лить», и местечко Карейвишкяй, и XX век, и 1919 год, то есть его личные пространство и время, были прекрасны и неотделимы друг от друга. Он воспел год своего рождения, называя его «самым лучшим». И это несмотря на то, что жизнь Эдуардаса Межелайтиса на первых порах, то есть именно в то время и в том пространстве, складывалась отнюдь не так уж счастливо и далеко не прекрасно. Мать будущего поэта не раз вспоминала, как преодолела искушение, возникшее в порыве отчаяния, бросить новорожденного сына в ту самую Круою – так тяжела и голодна была жизнь его родителей.
Мать свою, уроженку восточной Литвы, Межелайтис вспоминал как женщину тихую, мягкую, простодушную и глубоко верующую.
– Во имя отца, и святаго духа,
И сына его… Аминь.
Молится мама страстно и глухо.
Молитва ее – полынь.
Вот имя отца и отцова сына
На горестной этой земле
Молится мама жарко и сильно
В еще предрассветной мгле…
(«Портрет матери», пер. Л. Беринского)
Мать учила Эдуардаса просить у Боженьки хлебушка, которого в семье вечно недоставало, несмотря на то, что отец ежедневно молол зерно на господской мельнице. При этом отец, выходец с запада Литвы, человек ясного ума и реалистического отношения к жизни, только усмехался на молитвы о хлебе насущном.
У отца – рука железной силы.
Песнь отца –
железной силы слово.
Руку сына,
что, крестясь, застыла,
выпрямить спешит рука отцова…
(«Портрет отца», пер. Л. Озерова)
Эти противоречия запомнились поэту на всю жизнь. Уже в детстве схлестнулись в его душе вера и сомнения, любовь и ненависть. И чем дальше, тем больше рождалось противоречий и вопросов. Почему, недоумевал он, у баронского дома цветут розы, на которые ему, обитателю жалкой лачуги, даже смотреть не дозволяется? Почему барон ездит в нарядной бричке, а отец, работавший не покладая рук, ходит в лаптях и шинели, подпоясанный веревкою? Почему у барона полно хлеба, а отец, каждый день пропадавший на баронской мельнице, не имеет лишнего куска? Почему, в конце концов, сам Эдуардас и сестра его, в отличие от баронских детей, должны, босые, пасти гусей? И неспроста посвятил он сестре эти строки:
У тебя голубиные очи.
Но лишь косу ты примешься вить,
Так и кажется мне, будто хочешь
Свою девичью жизнь задушить…
(«Портрет сестры», пер. Л. Беринского)
Любимый XX век оказался щедрым на впечатления. Впереди у Эдуардаса будут рабочий поселок и завод, куда с мельницы ушел отец; учеба и увлечение марксизмом; комсомольское подполье, война, антифашистские листовки и, конечно, поэзия. Стихи он стал сочинять с десяти лет. И с первых же своих еще неумелых строк заявил о неприятии несправедливости жизни и о смутных пока ощущениях того, что человек не один на этой земле, что всё вокруг – деревья, звери и птицы, солнце, луна и звезды, – всё это живые и неотделимые части целого. Человек как самое разумное творение природы помещается в центре мироздания и несет ответственность за его сохранность и благоденствие. Человек же стал центром поэзии Эдуардаса Межелайтиса, одна из книг которого так и называется: «Человек».
Так стою:
Прекрасный, мудрый, твердый,
Мускулистый, плечистый.
От земли вырастаю до самого солнца
И бросаю на землю
Улыбки солнца.
На восток, на запад,
На север, на юг.
Так стою:
Я, человек,
Я, коммунист…
(«Человек», пер. Б. Слуцкого)
Тема эта стала предметом постоянных размышлений Межелайтиса. Поэт в одно и то же время возмущается пороками и воспевает добродетели, красоту и скрытые возможности человека. Ему хотелось бы исправить человека, сделать его лучше, совершеннее. Но поэт готов и заступиться за род людской, готов бороться за человека с его недругами. «Кто же эти недруги?» – спрашивает Межелайтис. И отвечает: «Известно ли тебе, человече, что твой главный враг – ты сам?» Так в чем же это заступничество, если ради человека поэт готов бороться с человеком? Заступничество – в призыве стать лучше, преодолеть самого себя. Ведь в душе каждого человека всю-то его жизнь сражаются два соперника – Добро и Зло.
Межелайтис рисует Зло как существо, облаченное в черный фрак и цилиндр, а Добро – одетым в белую тунику. Эти два квартиранта, по слову Межелайтиса, не умеют сосуществовать в мире, напротив, «постоянные свары, вечная неудовлетворенность, раздоры и борьба». А главное, что субъект в черном фраке гораздо ловчее и сильнее своего vis-a-vis. Потому и победа в этой непрерывной борьбе чаще оказывается за ним. Но хоть и говорят, что субъект в черном и есть «ответственный квартиросъемщик», что именно он «заправляет всем скелетным каркасом этого совершенного архитектурного сооружения», имя которому – «Человек», Межелайтис заявляет, что не хочет этому верить. Он утверждает, что вопреки всему человек растет и совершенствуется, что душа его тянется вверх и каждодневно человек борется со своим черным субъектом. Да, победить его трудно. Но зато каждое отвоеванное мгновение – это время роста и очеловечивания. А таких мгновений не так уж и мало.
Человек – это постоянная тревога и боль поэта, стремившегося всем своим творчеством выяснить: что мешает человеку расти, что тормозит его движение, что нужно сделать, чтобы помочь ему достичь совершенства? Первой среди помех Межелайтис называет Эгоизм. А кроме того – алчность, богатство, вещи, собственность. Да, Межелайтис был коммунистом, и наш современник на все его рассуждения может просто махнуть рукой, назвав их анахронизмом или не оправдавшими себя идеями. Но Межелайтис верил и, более того, был уверен, что собственность портит людей. Нет, он не воспевал нищету, он слишком хорошо был с нею знаком, чтобы рекомендовать другим. Поэт считал, что «человек должен жить безбедно, светло и красиво». Но в то же время он был убежден: индивидуальная собственность разделяет и разобщает людей. Он мечтал о том, чтобы люди черпали всё необходимое, весь свой достаток из некой общей чаши – коллективного богатства. И чтобы «каждая личность имела право получать столько же, сколько и другая». Иными словами, он мечтал о коммунизме как о самом совершенном обществе, в котором нет места человеческим порокам.
Целью своей жизни, своего творчества Межелайтис положил создание «внутреннего портрета Человека», сооружение монументальной пирамиды в его честь. Пирамиды из строф, посвященных исследованию человеческой души. В этой борьбе за человека поэт видел себя Прометеем. Он вообще разделял людей на Эгоистов, или олимпийцев, и Прометеев. Эгоисты живут для себя, для своего удовольствия и удобства. Прометеи, как в древнем мифе, несут другим людям свет и тепло. Этот свет может быть разным – материальным или духовным, главное, что он способствует освобождению человека. Освобождению от холода и голода, от унижений и угнетения, от дикости и варварства, от тьмы и невежества. В борьбе за освобождение человека участвуют лучшие силы – наука, политика, искусство. И пусть мир Эгоизма стремится умалить подвиг Прометеев. Все равно эти избранные представители рода человеческого неистребимы и непобедимы. Их идеал – это свет, это «синтез ярчайших и чистых мыслей, чувств, мечтаний». Их цель – освобождение человека «от нищеты, от грязи, от горя, от унижения, отсталости, социального и национального гнета, предрассудков. От национальной ограниченности и шовинистического зазнайства. От мертвящего эгоизма. И от обволакивающего душу тупого мещанства».
По мысли Межелайтиса, освобождение подразумевает создание нового человека. И величайшее счастье для любого творца – участвовать в этом обновлении. Добывая огонь для людей, любой человек обретает смысл и главную ценность своей жизни, все же прочие ценности меркнут на этом фоне.
То, что сегодня принято называть «уровнем жизни», а иначе говоря экономическое благополучие, не является, по мнению Межелайтиса, чем-то главным в деле освобождения человека. Это лишь первый шаг на пути к осмысленному, последовательному преобразованию человеческой природы. За всякой экономической целью должна скрываться «цель целей, песнь песней – Человек». То есть сам по себе высокий уровень жизни, не связанный с дальнейшим раскрепощением и преображением человека, таит в себе опасность и является скорее злом, нежели добром, поскольку экономика может стать самоцелью и начать служить в чистом виде обогащению. Межелайтис верил, что в случае предпочтения материального духовному жизнь отомстит человеку, остановив процесс его освобождения и обратив его в раба вещей и денег. Гармония человеческого существования требует равновесия материального и духовного. Стоит нарушить это равновесие, и гармония распадается. А равновесие это настолько хрупко, что периоды гармонии неотвратимо сменяются периодами упадка. В такие годы человек деградирует, отторгая благородство и чистоту и объявляя добродетелью худшие свои проявления. Тогда вся надежда на Прометеев – они единственные могут сохранить огонь и передать его следующим поколениям, которые восстановят распавшуюся гармонию и продолжат прерванную борьбу за освобождение человека. И в этом вся жизнь человеческая от сотворения мира до скончания веков: прометеева активность против олимпийской неподвижности, постоянное движение против мертвящего покоя, вечный исход в поисках земли обетованной.
Таким Прометеем, стремящимся освободить ближнего от оков и гнета эгоизма, и был, несомненно, сам Эдуардас Межелайтис. Постоянный поиск, постоянное движение были его свободой, и он хотел поделиться этой свободой с остальными. «Святое беспокойство и творческие искания» – таков был его девиз. Он ненавидел прозябание и позу, он, несмотря ни на что, верил в человека, в его скрытые возможности, в то, что «боязнь, инерция, консерватизм» подчас сковывают прометеевы силы в человеке, отнимая у него способность быть свободным и счастливым.
Он мечтал провозгласить братскую общность людей. Потому что только сообща можно создать условия для развития, самопознания и творчества, а другими словами – для всеобщего счастья. Его мечте не суждено было сбыться. Но то, что добытый им для людей огонь продолжает светить, это бесспорно. Миновав период упадка, человечество вновь должно отвернуться от золотого тельца и обратиться к поискам правды и красоты.
Эдуардас Межелайтис умер в 1997 г. и до последнего дня не отрекся от своих убеждений. Он никогда не каялся за деятельность в СССР, за советские ордена и премии, отмежевавшись от националистов и оставаясь коммунистом до роспуска Коммунистической партии. Ему суждено было дожить до периода упадка, о котором он писал, и увидеть торжество худших проявлений человеческой натуры. Можно лишь представить, какую горечь испытывал поэт, посвятивший свое творчество борьбе за человеческое достоинство и на склоне лет подвергшийся травле за отказ подличать.
