В 1937–1938 годах не только Страна Советов, но и весь мир следили за жизнью и работой участников первой в истории полярной научно-исследовательской дрейфующей станции «Северный полюс – 1». Имена членов экспедиции, которую возглавлял Иван Папанин, тогда стали легендой:
метеоролог и геофизик
Евгений Федоров,
радист
Эрнст Кренкель,
гидробиолог и океанограф Петр Ширшов.
Научные результаты, полученные первопроходцами Арктики, были уникальны. О 274 днях дрейфа на льдине написано множество книг и исследований.
Иван Дмитриевич Папанин прожил большую жизнь, его научная и общественная деятельность была неразрывно связана с Севером. 6 ноября 1982 года, в канун 65-летней годовщины Октябрьской революции, из чукотского поселка Уэлен, самой северо-восточной точки Евразии, в 10 000-километровый путь на собачьих упряжках вдоль побережья Северного Ледовитого океана отправилась группа отважных путешественников. Эту экспедицию, посвященную 60-летию образования СССР, организовала и освещала наша газета.
«Полярная экспедиция газеты «Советская Россия» продлилась 8 месяцев и стала одной из самых масштабных в советской истории освоения Арктики. В подготовке экспедиции активное участие принимал И.Д. Папанин. Как руководитель оргкомитета он поставил задачу: «Мы просто обязаны терпеливым, мужественным и хозяйским взглядом окинуть побережье. Это ведь северный порог нашего дома».
Сегодня мы публикуем странички из замечательной книги Папанина «Лед и пламень».
Наступила тишина, какой я еще не слышал, к которой надо было привыкать. Мы на шапке мира, нет тут ни запада, ни востока, куда ни глянь, всюду юг.
Белое безмолвие.
«Каких только несчастий на протяжении ряда лет не приносило ты людям, о бесконечное белое пространство. Каких только лишений и каких только бедствий ты не видало. Но ты также повстречалось и с теми, кто поставил ногу на твою шею и силой бросил тебя на колени.
Но что ты сделало со многими гордыми судами, которые держали путь прямо в твое сердце, чтобы никогда больше не вернуться домой? Куда ты их девало? – спрашиваю я. – Никаких следов, никаких знаков – одна лишь бесконечная белая пустыня!»
Сколько смертельной усталости в этих словах. Принадлежат они Руалю Амундсену. Он, гордый, независимый, по сути дела, был очень одинок.
Испытание одиночеством – один из самых серьезных экзаменов для любого человека.
Мы этот экзамен не сдавали, потому что ни разу не почувствовали себя одинокими. Мы знали: о нас помнят, вся страна смотрит на нас, верит нам. Мы даже не представляли себе, как вырос в считаные дни интерес к полюсу, к Арктике. 28 мая 1937 года у входа Главсевморпути появилось объявление: «Вербовка рабочей силы на Север не производится». Наши газеты, а затем и зарубежные напечатали письмо, с которым мы обратились в Центральный Комитет нашей партии.
Мы писали: «Десятки лет лучшие люди человечества стремились разгадать тайны центрального полярного бассейна. Это оказалось под силу только великой Советской стране, бросившей на овладение Арктикой свою замечательную технику, начавшей планомерное социалистическое наступление на Север.
…Мы бесконечно гордимся тем, что именно нам поручена величайшая честь первыми работать в районе Северного полюса, утверждая величие и могущество Советской страны. Прекрасно снабженные, с огромным энтузиазмом, с неиссякаемым запасом энергии мы начинаем свою работу… Здесь, среди ледяной пустыни, мы не чувствуем себя оторванными от своей Родины. Мы знаем и верим, что за нами и вместе с нами – великая социалистическая Родина.
7 июня 1937 г.
Северный Ледовитый океан».
От нас ждали работы. И мы взялись за нее. С первого же дня, несмотря на треволнения, вызванные ожиданием самолетов, потекли трудовые будни. Еще в Москве мы договорились: на льдине – принцип единоначалия. Вместе с тем вся работа наша была проникнута истинным демократизмом. Регулярно устраивались совещания, на которых обсуждали план работ, распорядок учебы, жизни. Нам надо было наверстывать упущенное: два месяца в пути, больше двух недель ожидания самолетов – время-то не вернешь.
Лагерь выглядел так: от пяти палаток осталась лишь одна, высились две мачты радиостанции, соединенные антенной. Склады, «мастерские» – всё честь по чести. Как и положено, стояла метеорологическая будка, теодолит: для определения нашего местонахождения, скорости дрейфа надо было регулярно наблюдать за высотой солнца. Женя ходил в приподнятом настроении: мы получили телеграмму, что у него родился сын, да такой похожий на отца, что назвали его тоже Евгением.
Льдина требовала непрерывного и напряженного труда. В первые недели мы так уставали, что порой я не мог взять в руки карандаш, чтобы сделать очередную запись в дневнике. Особенно доставалось Кренкелю. Приветствий шло столько, что он еле успевал их принимать. Шли стихотворные поздравления. Так, Василий Павлович Лебедев-Кумач писал:
Вам, овладевшим осью мира, / Героям ледовых побед, / От Ленинграда до Памира / Народ советский шлет привет.
Нас тепло приветствовали знаменитые артисты и рядовые колхозники, крупнейшие ученые и рыбаки, прославленные маршалы и домохозяйки, шахтеры и пионеры. Прислал телеграмму и Валерий Чкалов, который готовился к перелету через Северный полюс: «Горячо поздравляю с замечательной победой вас, товарищи завоеватели Северного полюса!» Мы-то знали, с каким вниманием ловит Чкалов каждое слово с льдины. Михаил Громов тоже ждал, когда пробьет час его полета по этой трассе. Да и мы с нетерпением ждали этого момента: шутка сказать, полет через Северный полюс в Америку на нашем отечественном самолете, где все до винтика – советское! Чувство гордости за Советскую державу переполняло нас: смотрите, вот на что способен народ, ведомый партией коммунистов.
То было время великих свершений. Людей вело вперед слово, вобравшее в себя энергию, ритм первых пятилеток: «Даешь!», «Даешь Метрострой!», «Даешь ХТЗ!».
Незабываемые, удивительные тридцатые годы! Время массового героизма, высокой душевности и нетерпеливого стремления вперед!
«Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой», – пели в те годы. Имена героев знала вся страна. Со многими из них я познакомился позже, на сессиях Верховного Совета СССР, где они представляли гвардию рабочего класса. Это, конечно же, Алексей Стаханов, давший начало возможному только в социалистической стране стахановскому движению. Это и Мария Демченко. Это и Паша Ангелина, с которой жизнь сталкивала меня многократно, а в последний раз – увы! – в больнице. Это и Никита Изотов, и Петр Кривонос, и Иван Гудов, и Александр Бусыгин, и Константин Борин…
Удивительное дело: чем дольше мы жили на полюсе, тем сильнее росло в каждом чувство ответственности. Нас как бы подстегивало каждое новое приветствие, доброе слово с Большой земли.
«С радостью и волнением узнала о геройской посадке на Северном полюсе замечательных летчиков. Прошу принять поздравление от правнучки полярного исследователя Витуса Беринга».
Как могло не дрогнуть сердце, когда мы читали эти строки!
Одно из поздравлений было от секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева.
Косарева я хорошо знал. Быстрый, порывистый, он являл собой счастливое сочетание деловитости, принципиальности и простоты. Популярностью Косарев пользовался большой, особенно среди молодежи. Людей любил независимых, отстаивающих свое мнение.
Жизнь сталкивала меня с Александром Косаревым не раз, и от встреч с ним на всю жизнь осталось впечатление искренности, человечности и удивительной преданности делу.
– Дмитрич, с чем пришел, высказывай… Хорошо, договорились. Все пойдет по плану. Комсомол никогда не подведет, – не раз слышал я от него.
Особенно ощутимой была помощь Косарева, когда я стал начальником Главсевморпути и нужно было строить доки в Мурманске, а рабочей силы не хватало. Я обратился в ЦК ВЛКСМ, к Косареву:
– Саша, выручай.
– Сколько нужно? Двадцать тысяч добровольцев? Обратимся через «Комсомольскую правду» с призывом, обсудим этот вопрос на бюро ЦК ВЛКСМ. Какие специальности в дефиците? Где будут жить? Как там с условиями? Плохо? Прямо скажем, что будет трудно. Стоящего человека этим не отпугнем, а любитель легкой жизни сам откажется.
Так и сделали. Когда ЦК ВЛКСМ обратился к молодежи с призывом поехать на это строительство, посыпались десятки тысяч заявлений – гораздо больше, чем было нужно. Это был отчаянный и работящий народ. В тяжелых условиях ребята и девчата построили доки. Энтузиазм и молодость преград не знали! Косарев часто звонил в Мурманск, интересовался, какая помощь еще нужна. Но все это было позже…
Чуть не каждый день жизни на льдине приносил новости. 3 июня, когда лагерь был еще перенаселен, Женя и Петрович увидели чистика: он сидел неподалеку от них. Это была сенсация! Чистик, он из водоплавающих, встречается обычно на побережье Ледовитого океана – а тут вдруг попал на полюс! Газетчики сразу же задали работу Кренкелю: каждому хотелось первым передать эту весть в свою редакцию. Радовались мы – на полюсе есть жизнь! Должен же чистик чем-то питаться!
6 июня Петр Петрович измерил глубину океана – 4290 метров. Со дна он поднял ил – тонкий, зеленовато-серый. Снова открытие! Открытия следовали одно за другим. Пробирочек, колб у Петровича было много. Все вынутое им из воды полагалось заспиртовывать. Но вот беда, запас спирта остался на острове Рудольфа. У нас оказался бочонок с коньяком. Кто перепутал – трудно сказать.
Чего не сделаешь во имя науки? Я обложился жестью, трубами, плоскогубцами, зажег паяльную лампу и соорудил самогонный аппарат. На полюсе появился самогонщик, Петрович. Когда он брался за это темное дело, Кренкель уходил в радиорубку:
– Не могу смотреть на это кощунство.
Из двух литров коньяку получался литр спирта.
Здесь, на полюсе, я не раз благодарил судьбу за то, что она меня многому научила. Недаром говорят – знания плечи не оттянут. В свое время я лудил посуду, тачал сапоги, стирал, мыл полы, свежевал медведя, готовил обед. Все пригодилось.
А льдина наша не давала нам ни минуты покоя, выкидывала один фокус за другим. Больше всего доставалось мне. Как начальник станции, я отвечал за порядок, следил за всем нашим хозяйством, помогал Ширшову и Федорову в их работе.
Еще с материка мы везли 150 килограммов пельменей, сделанных на мясокомбинате имени Микояна. Были они заморожены, а долгий путь и весна превратили их в кашу с неприятным запахом. Пришлось выбросить, взять вместо них несколько свиных и говяжьих туш. На полюсе обнаружилась новая потеря: ромштексы, с такой любовью приготовленные лучшими кулинарами, тоже оказались несъедобны. Как я их ни жарил, сколько ни перчил, друзья вынесли приговор:
– Веселому.
Пес наш, хоть и был из породы полярных лаек, ел тухлое мясо только после продолжительных уговоров, нехотя, словно делал одолжение.
Свежее мясо – это не просто продукт, это лекарство от цинги. Потому я о нем особенно пекся. Оборудовал добротные ледники. Так же сберегал рыбу. И был в полной уверенности, что проблема решена. Но в день отлета Шмидта, чтобы скрасить горечь расставания, сварил уху. Каждому отрезал по хорошему куску осетрины. За стол, занятый хлопотами, сел позже всех и подивился, что уха поглощается без энтузиазма, а рыба – тем более. Проглотив кусочек, виновато взглянул на друзей.
Как она могла испортиться? Ведь лежала под толстым слоем льда, замороженная? Я терялся в догадках. А ларчик открывался просто: белая ночь, солнце светило круглосуточно, ни на минуту не уходя на отдых. Солнечные лучи проникали через лед. Мне стало грустно: если в такой пропорции будут возрастать запасы для Веселого… но делать нечего. Я углубил ледники, прикрыл их брезентом, досками, фанерой. На какое-то время это помогло.
7 июня Женя с утра установил наши координаты – 88 градусов 54 минуты северной широты, 20 градусов западной долготы. У льдины оказалась приличная скорость – 20 километров в сутки. Мы тогда и представить не могли, какой переполох вызовет наша «рекордсменка» во всем мире, как заставит сотни людей сутками не знать отдыха, сожмет в тревоге не одно сердце, поломает все планы, графики и расчеты. А поначалу не задумались, насколько хватит у нее сил, «выдохнется» она или нет, – сделали очередную отметку на карте, послали данные в эфир и принялись каждый за свои дела. Женя хлопотал над устройством магнитной палатки, мы с Петровичем возились с гидрологической станцией. Ничто не изматывало нас на льдине сильнее, чем гидрологические работы, настолько они были нудны и утомительны.
Лебедка стояла над лункой, пробитой во льду. Линь – металлический, достаточно прочный, чтобы выдержать свой собственный вес. Умножьте площадь сечения на длину линя, потом на удельный вес железа – 5,7 грамма на кубический сантиметр. И это все надо опустить, да осторожно, чтобы не было рывков, иначе линь оборвется. Потом – подъем. Тяжелой атлетикой никто из нас не занимался. Когда я читаю, что такой-то спортсмен «за тренировку поднимает до двадцати тонн», то вспоминаю наши гидрологические станции. Мы ручки лебедки крутили вдвоем – 15–20 минут кряду, без передышки. До крови сбивали руки, в глазах – черные круги, а ты крутишь, крутишь, крутишь да еще стараешься казаться бодрым.
Даже в лютый мороз было жарко. И так час, другой, третий. Думаешь, сейчас все, последний метр, оказывается же, не вытащили и половины. Откладывать нельзя: проба должна быть именно с этой точки. От лунки идешь – покачиваешься. А дела ждут: надо готовить обед, осматривать льдину, помогать Федорову.
Сколько этих станций мы взяли! Потом не один год, когда собирались мы вчетвером, излюбленной шуткой было: «Станцию бы взять, что ли…»
И никто не сетовал: к чему Ширшову столько станций, пожалел бы других, сделал чуток меньше. И хотя называли мы Петровича «главным эксплуататором», безропотно ему помогали.
9 июня Шмидт сообщил нам с острова Рудольфа, что все самолеты в сборе, скоро – на Москву. Мы пожелали летчикам чистого неба.
А на следующий день поступило распоряжение Москвы: «Обслужить сводками погоды и радиосвязью перелет Чкалова через Северный полюс в Америку». У нас только и было разговоров, что о предстоящем полете. Перелет Москва – Америка – да это же эпоха в развитии авиации! Экипаж у него будет, конечно, прежний – Байдуков, Беляков, они понимают друг друга с полуслова. Год назад они установили рекорд дальности полета – девять тысяч километров, за что получили звание Героя Советского Союза. Мы для Чкалова – помощники. Случись что-то непредвиденное – почти в тысяче километров от острова Рудольфа есть аэродром. И я сказал:
– Братки, требуются рабочие по расчистке аэродрома. Лопаты, кирки в руки – куда только девалась усталость! Вечером я расщедрился: с устатку можно и по «лампадке». Точной даты перелета Чкалова мы не знали. Насчет аэродрома двух мнений не существовало. А погода словно заботилась о том, чтобы работы у нас все прибывало. Два дня подряд бушевала пурга. Шквальный ветер до двадцати метров в секунду намел огромные сугробы, и это – в июле! Спустя сутки в нашей палатке было 24 градуса тепла, курорт, да и только.
Льдина мечется. То мы плывем на юг, то вдруг – на северо-восток, вот-вот пересечем Гринвич, окажемся в Восточном полушарии. Хотелось бы, конечно, поближе к полюсу: теплится надежда, что Чкалов нас не минует, сбросит на льдину газеты, письма.
Нам троим работается куда легче в безветренную погоду. Эрнсту она – нож острый. И опять, как на грех, сели аккумуляторы. Моторчик же мы бережем на самый, самый крайний случай.
Мы, конечно, не ждали, что на льдине будет спокойная жизнь. Но не представляли, что она будет настолько перенасыщена всякими происшествиями, требовавшими от нас выдержки и терпения. Неприятное известие принес Петрович: льды расходятся, трещина увеличивается, похоже, что мы на ледяном острове. И Женя подтвердил, что слышал шум льдов около двух часов ночи. Но не паниковать же. И я сказал:
– Это не должно мешать работе. Льдина у нас огромная, запас прочности у нее большой, нам на ней жить да жить.
Петрович был у нас по совместительству и гляциологом, он поддержал меня:
– Кто бы мог подумать, что в Центральном полярном бассейне такие прочные и ровные льды?
Ровные-то ровные, только я опять вспомнил о сугробах: лопатами ничего не сделаешь, а они на станции единственная снегоуборочная «техника».
Пока суд да дело, время шло. Петрович вел гидрохимические анализы, Женя занимался метеорологией. Я взялся за устранение хозяйственных прорех: как ни старался, не сумел, оказывается, предусмотреть на материке все мелочи. Мы забыли взять такую необходимую в хозяйстве вещь, как тазик для мытья посуды. Опустевший бидон из-под продовольствия я разрезал и смастерил большой таз. На земле ни одна хозяйка не потерпела бы такого урода. Я же не скрывал гордости. Не взяли мы с собой и лейку, поначалу проливали керосин, когда наполняли примусы. Из куска жести получилась недурная лейка.
17 июня мне не дало уснуть сообщение Кренкеля:
– Через два часа из Москвы в Америку вылетает Чкалов! Ворочался я, ворочался, а перед глазами – Москва. В тот день мне плохо работалось. Другим – тоже.
– Эрнст, конечно, понимал наше состояние, то и дело информировал:
– Вылетели.
– Легкое обледенение.
– Небольшая тряска в моторе.
– Полет проходит благополучно.
Эрнст не расставался с наушниками, обед и ужин мы ему принесли в радиорубку. Так прошла ночь, в которую никто не сомкнул глаз. Около пяти утра Теодорыч пришел к нам в палатку:
– На полпути между островом Рудольфа и полюсом. Потом еще раз пришел:
– Передали: «Идем по 58-му меридиану к полюсу. Справа – циклон. Слева – ровный облачный слой».
В 5.50 утра я услышал ровный, равномерный шум. Нет, не шум – гул.
– Самолет!!!
Облака застилали всё небо, а так хотелось увидеть самолет с буквами «СССР» на борту! Гул все тише, тише… Совсем исчез. Вместе с ним исчезли и наши надежды на письма, газеты. Я задумался.
Кренкель тронул меня за плечо:
– Запускаем аварийку? Ветра нет, аккумуляторы сели, а нам Чкалова надо слушать: мы для них – последний советский пункт связи.
Запустили мотор.
– «Перевалили полюс. Попутный ветер. Видели ледяные поля с трещинами и разводьями. Настроение бодрое».
Жаль, нельзя ребятам послать теплую радиограмму. Но до полного отбоя было еще далеко, и Эрнст решил немного поспать: он не смыкал глаз более полутора суток.
Обычно мы ревниво следили за тем, когда кончались одни сутки, начинались другие. Только не в этот раз. Волновались за экипаж.
– Чкалов летит над Канадой. И наконец-то:
– Сел в Америке на аэродроме в Ванкувере!
Мы дружно крикнули: «Уррра-а-а!»
Потом отправили в Главсевморпути телеграмму: «Полет Чкалова обслуживали метеосообщениями, а также следили по радио наравне с другими станциями. Рады, что нам удалось услышать шум моторов над нами. Станция на полюсе, перелет Чкалова – это логическое развитие всей работы по освоению Арктики. Несомненно, в самые ближайшие годы такие перелеты наши самолеты будут совершать регулярно. Необходимо, однако, иметь метеосводки севера Гренландии, Канады. Мы лично надеемся принять в этом участие. Не сомневаемся, в ближайшие годы на острове Рудольфа, также на полюсе будем продавать пирожки транзитным пассажирам. Папанин, Кренкель». Ко второй части телеграммы руку приложил Эрнст: без шутки он не мог обойтись даже в официальном документе.
В тот день, когда мы ждали самолет Чкалова, я решил угостить друзей на славу. Достал из «холодильника» поросенка, разрезал его и для профилактики положил на ветер. Веселый в мгновение ока лишил нас поросятины, нажрался так, что еле передвигал ноги. Суд приговорил его к голодному штрафу на трое суток. Урок не пошел на пользу: через несколько дней Веселый пробрался в «холодильник» и выкрал здоровый кусок сырого мяса, которым я особенно дорожил. Лишили пса свободы: пять дней он просидел на привязи, жалобно скулил. Мы диву давались, откуда у пса столько подхалимства. Обретя свободу, начал ко всем ласкаться. А до этого подчинялся во всем только мне: я же кормилец, а полярные лайки признают лишь того каюра, который их кормит.
Но пес не утихомирился. Я осмотрел входы во все «холодильники» – собачьих следов не было. Веселый оказался умней, чем мы думали. Пес прорыл три лаза с другой стороны «холодильника» и лакомился в свое удовольствие. Но надо признать, что своими проказами Веселый скрашивал однообразие нашего быта.
Расскажу сразу же, что стало с Веселым потом.
Когда мы брали с собой пса, то о его дальнейшей судьбе как-то не задумывались. О его проделках мы рассказывали в печати, чем создали Веселому мировую известность. К концу дрейфа Эрнст даже сердился:
– Косяком собачьи телеграммы пошли.
Нас бомбили вопросом: что будет с Веселым? Особенно этим интересовались пионеры. Всем хотелось увидеть жуликоватого негодника. Вот и дернула меня нелегкая в одном из интервью необдуманно сказать, что хочу отдать Веселого в зоопарк. Я решил, что поток вопросов прекратится, а их стало еще больше. Нас забросали негодующими телеграммами и позднее письмами. Смысл их был таков: что же вы, товарищ Папанин, Веселого в клетку решили посадить? И не стыдно вам? Да он зачахнет от тоски. Там ему было приволье, а тут – экспонат, за решетку? Он вам служил верой и правдой – и вот ваша благодарность? А в одном письме даже процитировали: «У попа была собака…» – вот до чего дело дошло. И смех и грех. Не было, пожалуй, города, откуда бы мы не получили просьбы: отпустите Веселого к нам, будем о нем заботиться.
Вышло все по-иному.
На приеме в Кремле Сталин поинтересовался:
– А где же Веселый?
Я ему объяснил, что он пока на «Ермаке».
– Думаю, что ему будет неплохо на моей даче.
Потом, когда я лечился в Барвихе, часто видел Веселого на прогулке – он сопровождал Аллилуева, тестя И.В. Сталина.
Меня Веселый не забывал, приветливо махал хвостом, но от нового хозяина не отходил. Все правильно: новый каюр – новая привязанность.
…На льдине у нас была небольшая библиотечка. Были с нами Горький, Бальзак, Барбюс, произведения других писателей – русских и зарубежных. С большим удовольствием прочел я роман немецкого писателя-антифашиста Вилли Бределя «Испытание». Мне по душе строгая простота его письма, четкость мысли, ненависть к фашизму. Мне нравятся герои Бределя: борцы за рабочее дело, оптимисты, сильные, несгибаемые люди. Я упомянул о книге в своем дневнике, публиковавшемся и в нашей, и в зарубежной прессе.
И вот в мае 1938 года из редакции «Правды» получил я конверт, а в нем – письмо от Вилли Бределя, борца Интернациональной бригады, сражавшейся в Испании. В «Правду» он написал: «Дорогие товарищи! Прошу вас передать упомянутое письмо И.Д. Папанину. Если вам будет нужна какая-либо услуга, я с удовольствием ее вам окажу. С коммунистическим приветом Вилли Бредель». Мне он написал большое письмо…
«Дорогой товарищ Иван Папанин! На площади в Барселоне стоит большой полуглобус северной половины земного шара. На его вершине реет красное знамя с серпом и молотом – это станция «Северный полюс». Редко кто может пройти мимо него, не останавливаясь. Отпускники с фронта ищут Москву и Ленинград, проводят пальцем по красной полоске вашего маршрута, выполненного вами и тремя храбрыми вашими товарищами. У меня всегда такое впечатление, что при взгляде, брошенном на полуглобус, увенчанный красным флагом социалистических республик, растут мощь и мужество бойцов, каждый гражданин здесь сознает, что советский народ является верным другом испанского народа…»
Женя и Петрович у нас люди, до самозабвения увлеченные своей наукой. Петрович сиживал у приборов по двадцать и тридцать часов: поест – и снова на пост. Он видел только свое, от остального просто отключался. Так же и Федоров. Наши энтузиасты науки вели себя так, словно работали в лаборатории научно-исследовательского института. С одной стороны, это было отлично, а с другой – доставляло немало хлопот: надо было и о них беспокоиться, и хозяйство не запустить.
Эрнст Кренкель – особая статья. У него бывали перерывы, и он много помогал мне. Но он был привязан к радиостанции. Иногда – сутками, и тогда я варил ему кофе и носил обед. В такой ситуации, в какой жили мы в коллективе, должен был быть человек со здоровым трудовым практицизмом. По штату, да и по возрасту, – я был всех старше – им положено быть мне. И какими только титулами не величали меня, посмеиваясь, мои друзья! Я был первым контрабандистом Северного полюса, первым парикмахером, первым паяльщиком, первым поваром – и так до бесконечности. Вместе со своими друзьями я долбил трехметровый лед, вертел «солдат-мотор» для радиосвязи, крутил лебедку по многу часов подряд. Но одна из первейших обязанностей – следить за льдиной. Разводья начинаются обычно с мелочи – трещины, которую порой и не заметишь.
На всякий случай решил я проверить лед под снегом около палатки. Очистил снег, во льду – трещина! Стукнул пешней – вода. Попробовал на язык – соленая! Сделал такие пробы в нескольких местах – везде одно и то же. Теперь наша льдина, такая основательная, добротная с виду, напоминала стекло, в которое кинули камень: была вся испещрена трещинами. Пришлось установить круглосуточное дежурство.
Мы должны быть готовы ко всякой неожиданности. Но самое главное, надо было сохранять спокойствие духа, не считать себя людьми, поставленными в исключительное положение.
…25 июня мы узнали, что в Москве состоялась торжественная встреча участников первой в мире воздушной экспедиции на Северный полюс. На Центральном аэродроме от имени ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР их тепло приветствовал Влас Яковлевич Чубарь. На приеме в Георгиевском зале присутствовали члены Политбюро и правительства. Державший речь Климент Ефремович Ворошилов сказал много теплых слов и о нашей четверке. На следующей неделе погода была хуже не придумаешь: дождь, кухня протекает. И ветряк сложил крылья: слишком сильный для него ветер – восемнадцать метров в секунду. Я промок до нитки. А настроение – праздничное. Эрнст поймал часть передачи, из которой понял, что участников высадки на полюс наградили. Называлась фамилия Федорова, но Эрнст не разобрал, какой орден получил Женя. И вот я сижу на кухне, пытаюсь обсохнуть и согреться, а заодно готовлю обед. Эрнст вбегает, обнимает меня так, что кости трещат.
– Дмитрич, ты – Герой Советского Союза! Кренкель связался с островом Рудольфа, и ему всё рассказали. Капало на кухне изрядно, но Эрнст, улыбаясь, заметил:
– Дмитрич, да ты никак плачешь…
Такое же высокое звание получили Шмидт, Спирин, Шевелев, Алексеев, Мазурук, Головин, Бабушкин, а Герои Советского Союза Водопьянов и Молоков были награждены вторым орденом Ленина.
Федоров, Кренкель и Ширшов удостоены ордена Ленина. Я налил по «лампадочке» коньяку. Мы расцеловались, поздравили друг друга, поклялись, не жалея сил, работать и работать, чтобы оправдать оказанное нам доверие. И все-таки…
– За что? – то и дело повторял Женя.
– За образцовое выполнение задания правительства и героизм, – цитировал Кренкель Указ, подписанный М.И. Калининым.
– Так мы же еще ничего не выполнили, нам выполнять и выполнять, – не сдавался Женя.
– Будем считать, братки: мы получили аванс.
На том и порешили. Отправили благодарственную телеграмму в Москву, поздравительные – всем участникам посадки на льдину, а Эрнст сел принимать с острова Рудольфа телеграммы. Нашу радость понять можно.
Вступавших в комсомол в тот год спрашивали: «Назовите поселок, где все жители орденоносцы, а один – Герой Советского Союза». Имелся в виду наш «поселок» – станция «Северный полюс-1».
