Замечательная художница, мужественный человек, подлинная патриотка Анна Петровна Остроумова-Лебедева – блестящее имя в истории страны, первая русская женщина, выступившая в «мужском» искусстве гравюры. Она всегда работала упорно, сосредоточенно и напряженно. В ее художественном наследии много превосходных рисунков, акварелей, гравюр. Но именно в гравюре художница сказала новое слово, получила мировую известность. Ее работы, приобретенные многими музеями мира и России, составили ей славу замечательного гравера. В письме Петру Евгеньевичу Корнилову, заведующему отделением гравюры Русского музея, она так определила себя как гравера: «Я была бы удовлетворена, если бы Вы так думали и писали обо мне: «А.П. Остроумова-Лебедева возродила художественную творческую черную гравюру и создала новую отрасль гравюры – цветную гравюру». Если Вы не упоминаете о моем революционном отношении к черной репродуктивной гравюре 18 и 19 веков, именно к черной гравюре, то вы наполовину говорите обо мне. Я являюсь в черной гравюре – революционером-возродителем, а в цветной – создателем новой отрасли гравюры. Вот это определение будет исторически верно».
Анна Петровна прожила большую творчески напряженную жизнь и оставила после себя огромное художественное и замечательное литературное наследие. Ее «Автобиографические записки» стали настоящим подвигом художницы. Написанные уже на склоне лет по дневникам, они воссоздали более чем полувековую картину художественной жизни России и многих европейских стран, где она училась и путешествовала, и создавала свои замечательные произведения.
Родившись 5 мая 1871 года, Анна Петровна встретила суровое время блокады Ленинграда семидесятилетней, но не прекращала работать и в это суровое время. Когда началась эвакуация, уехал и Опытный завод синтетического каучука им. С.В. Лебедева – выдающегося химика, академика, мужа Анны Петровны, умершего от сыпного тифа в 1935 году. «Сотрудники и ученики Сергея Васильевича внимательно и ласково относились ко мне. И оставаться без них было как-то страшно. Они мне часто помогали в моих бытовых затруднениях. Но я оставалась спокойной. Что будет, то будет».
А. КУТЫРЕВА,
канд. философ. наук
г. Нижний Новгород
Мой блокадный дневник
3 июля 1941 г.
«…Сегодня слушала с сердечным волнением мудрую речь товарища Сталина. Слова его вливают в душу спокойствие, бодрость и надежду. У нас организовали круглосуточную охрану дома. Сестре и мне назначили дежурить по три часа. Хорошо, что не ночью, а днем. Надо было сидеть на соседней лестнице и сторожить чердак. Если упадет зажигательная бомба – немедленно сообщить пожарному звену, куда, между прочим, вошла Нюша (домработница А.П. Остроумовой-Лебедевой)».
21 июля 1941 г.
«…До сих пор ни одна бомба не упала на Ленинград, хотя тревоги бывают часто. Сегодня ночью тревога была в половине первого, вторая – в половине пятого. Я проснулась, и так как сильно стреляли зенитные орудия, то заснуть снова уже не могла. Оделась и вышла во двор посидеть на скамеечке. Было очень рано, часов пять утра. Небо ясное. Солнце еще не освещало зданий города, но ярко блестело на аэростатах, которые в огромном количестве усеивали небо. Они, как серебряные корабли, плавали в нежно-голубом эфире. Тросы не были видны, и казалось, аэростаты свободно парят в небе…» Умерла известный художник Елизавета Сергеевна Кругликова – мой друг дорогой и верный. Какая для меня потеря! 22 июля мы хоронили ее на Волковом кладбище. Собралось много народу. Говорили прощальные слова В.П. Белкин, А.А. Брянцев и др. И вдруг раздалась воздушная тревога. И было так странно: открытый гроб с покойницей, освещенный заходящим солнцем. Вокруг большая группа народу. Кругом зелено, ярко. Прозрачное небо. И надо всем этим завывание сирен и тревожные, громкие гудки заводов и фабрик. Над головою шум моторов летающих самолетов. Было грустно и тяжело».
4 августа 1941 г.
«…Александровская колонна стоит в лесах, но они пока не достигают верха. Ангел не укрыт и резко чернеет на светлом небе. Исаакий, его купола (один большой и четыре маленьких на угловых башнях) выкрашены в темно-серую, защитного цвета краску. Со всех четырех сторон собора выстроены высокие глухие заборы. Они вплотную прилегают к нижним ступеням. Все пространство от нижних ступеней и до самых верхних, до входных дверей, засыпано песком. Памятник Петру Великому упаковывается. Это большая постройка. Всадник и лошадь заключены в двухэтажный деревянный ящик, который своим основанием стоит на верхней площадке гранитного пьедестала. Вверху на ящике имеются два горизонтальных перекрытия. И это жаль, так как на их плоскости могут задерживаться зажигательные бомбы. Вероятно, и эта площадка будет покрыта мешками с песком. Много песку нанесено к низу основания гранитной скалы. У набережной, около Сената, стояла огромная барка с песком. Непрерывная вереница людей: мужчины возили в тачках, женщины вдвоем на небольших носилках переносили песок к основанию памятника. Было жарко, палило солнце. Постояла, посмотрела. В душе было стыдно от сознания, что сама не работаешь, не помогаешь людям укрывать родной город. Зарисовать побоялась – город на военном положении. Пришла домой и набросала по памяти вид закрытого Петра Великого. Через два дня я поехала к памятнику проверить мой рисунок. Но деревянные укрепления так изменились, что мой рисунок уже устарел».
16 августа 1941 г.
«…Напряжение в городе растет. Решено было эвакуировать из города женщин и детей, так как Ленинград будут защищать до последних сил, и что при этом будет происходить – никому неизвестно… Всех волнует один и тот же вопрос: уезжать ли? куда и как? с какой перспективой на будущее? как в неизвестном месте вновь налаживать свою жизнь, бросив свои насиженные, обжитые квартиры? Бедные ленинградцы! Я хочу остаться. Твердо хочу остаться на все страшное впереди. Прощаюсь с близкими людьми. Уехала моя сестра Софья Петровна с мужем и внуками на Урал. Мои племянницы Морозовы со своими дочерьми также покинули город. Многое переполняет душу, но всего не перескажешь!»
31 августа 1941 г.
«…Тяжело переживаю несчастье моей Родины и моего народа. Остро болею душой. Так и полетела бы в самую гущу, чтобы принять удары и на себя. Кажется, мне легче было бы тогда. А то сидишь копной немощной и никуда не годной. Физическая оболочка уже износилась, а душа жаждет подвига, работы. Жуткое время сейчас. Страшно жить и в то же время хочется жить».
9 сентября 1941 г.
«…Четвертый день враг бомбит Ленинград. Началось с того, что тяжелый снаряд ударил в дом на Глазовой улице около Лиговки. На следующий день самолеты бомбили Московский вокзал. Попали на вокзальный двор и в несколько домов на Старо-Невском проспекте. Дома очень пострадали.
Сегодня было очень страшно. Тревога началась вечером. И как раз над нами, в зените, произошел воздушный бой между нашими и вражескими самолетами. Во дворе у нас собрался народ. Все смотрели на небо и оживленно обменивались мнениями. Внезапно с большой быстротой поднялось над строениями огромное белое кучистое облако, которое постепенно окрашивалось в красный цвет. Оно быстро росло, чрезвычайно красиво освещенное заходящим солнцем. По мере захода солнца краски облака темнели, принимая зловещий вид. Как потом стало известно, горели Бадаевские продуктовые склады.
Только кончилась эта тревога, как началась вторая. Особенно было противно, когда падали воющие фугасные бомбы. Немцы – наивные люди, думали этими ревущими бомбами вызвать у ленинградцев панику. Уже далеко сверху был слышен их вой. Он быстро нарастал с приближением к земле, потом раздавался оглушительный грохот. Вот это ожидание и вопрос – куда она упадет – тяжело действовало на нервы. Хотелось втиснуться в землю… Огромные стаи птиц, ворон, как только началась бомбежка, с громкими криками перепуганно метались в воздухе то туда, то сюда. Несколько времени спустя их совсем не стало в городе. Они его покинули…»
11 сентября 1941 г.
«…Тяжело было бывать на улицах, особенно около вокзалов, где тысячами скапливаются беженцы. Вся душа перевертывается от этого тяжелого зрелища. Дети в повозках или на узлах, женщины с грудными младенцами, коровы, козы… Все шевелится, дышит, страдает. Все выбиты из колеи… Ни одного целого стекла нет в моей квартире. Мой шофер Иван Емельянович забил мои окна фанерой. Стекол не достали. В квартире стало темно. Я и Нюша несколько ночей не спали, и Иван Емельянович уговорил нас переночевать у него, уверяя, что их Приморский район очень спокоен и до сих пор не бомбился. Он жил в шестиэтажном доме, в самом низу. У нас тогда еще было наивное представление, что бомба пробить шесть этажей не сможет. Я и Нюша мечтали провести хоть одну спокойную ночь. Но этого не вышло. Только я улеглась в комнате, отведенной мне гостеприимной семьей, как началась ужасная бомбежка, и мы переехали на улицу Марата, к моей родственнице, где прожили три с половиной месяца».
16 сентября 1941 г.
«…Вчера стало известно, что жителей Кировского района милиция, по требованию военных властей, выселяет из их жилищ в центр города. Последние дни происходила ожесточенная бомбардировка Кировского завода. Там вблизи завода находится около тридцати деревянных жилых домов. Некоторые из них уже горят, и все они связывают действия армии. Бедные люди. Они оказались силою событий на линии фронта».
«Октябрь, ноябрь, декабрь 1941 года сплошь были заполнены сигналами тревоги и частыми налетами врага.
Администрации домов настойчиво предлагали жителям спускаться в бомбоубежище, но мне было очень утомительно ночью по крутым и абсолютно темным лестницам пробираться вниз. Я предпочитала одетой в шубу напролет всю ночь просиживать где-нибудь в передней или в ванной комнате, оберегая глаза от осколков оконных стекол. Но самое тяжелое – хроническое недосыпание… Мне для моей машины на октябрь не дали бензина, а 21 октября взяли ее на нужды войны. Вспоминаю одну маленькую, но характерную подробность. Мы иногда с другими жителями нашего дома собирались вместе в какой-нибудь нижней квартире, пережидая бомбежку. Прислушиваясь к падению бомб, мы дремали, одолеваемые сном и утомлением, а иногда и разговаривали. И странно, часто разговоры сводились к еде, к кушаньям, к поваренным книгам. Вспоминали разные вкусные вещи. Мы начинали голодать. Но мы были глубоко убеждены, что настанет счастливый момент, когда советские войска решительно погонят фашистские полчища. Это будет, только надо терпеливо ждать. Мы победим.
И одновременно в душе горькое сознание: а ведь ты сама ничем не можешь помочь. Года большие, силы ушли. Стараюсь быть спокойной и ободрять других, упавших духом людей. Фашистские полчища вокруг Ленинграда чрезвычайно укрепились. Все сидят в земле. Настроили дотов и разных подземных укреплений, и их приходится, по словам одного военного, с величайшим «трудом из этих укреплений выковыривать».
1 января 1942 г.
«…Страшный голод, неотвратимый, беспощадный, как клещами зажал Ленинград. Огромное количество покойников скопилось на кладбищах. Некоторые несчастные, измученные граждане привозят умерших близких к больницам.
…Едим столярный клей. Ничего. Иногда схватывает нервная судорога – от отвращения, но я думаю, что это от излишнего воображения. Этот студень не противен, если положить в него корицу или лавровый лист.
Едим рыбный клей, варим щи из лечебной беломорской капусты.
Сегодня мой друг Петр Евгеньевич принес горсть овсяной муки для киселя, а Иван Емельянович – три кильки… Советский человек даже в страшных условиях блокады находил силы бороться со всеми невзгодами. Его бесстрашие, отвага, способность к сопротивлению – поразительные…»
17 января 1942 г.
«…Какой нормальный, не сумасшедший человек за несколько лет до этого мог предположить, что когда-нибудь Ленинград будет переживать такие тяжелые испытания, будет в непроницаемой блокаде, многие дома и здания будут уничтожены бомбами и снарядами, жители его тысячами будут искалечены и убиты, будут умирать от голода, что в городе не будет дров, воды и электричества. Кто мог предположить, что наш прекрасный город будет претерпевать такие ужасы? Но безумие Гитлера не имеет границ. Он посягнул на наш прекрасный город, и мы не можем отдать его. Не можем и не должны».
20 января 1942 г.
«…Сегодня в каждом районе организованы сборные пункты, куда близкие свозят своих умерших. Оттуда на грузовиках отвозят их на кладбище и хоронят в братской могиле. Теперь меньше можно встретить на улице умерших от голода людей, лежащих на тротуарах. Организованы специальные бригады, которые ходят по домам и подбирают покойников.
Под вечер стук во входную дверь. Входит женщина в белом халате поверх шубы и вносит ящик, наполненный продуктами. Она их выложила на стол. Это были – сливочное масло 400 г, мясо 500 г, мука 2 кг, горох 400 г и сахар 400 г. Можете себе представить, как мы все были этим довольны, как обрадованы. Нам можно будет немного отдохнуть от суррогатов.
Это товарищ Жданов принял во внимание мой возраст и распорядился прислать продукты на дом. Вероятно, это количество продуктов, получаемое в месяц по рабочей продуктовой карточке».
29 января 1942 г.
«…Когда окончатся мучения и разрушения Ленинграда и неописуемые страдания его жителей? Больше двух недель держатся очень большие морозы до –35. Каждый день пожары во всех концах города. Это обычная история во время сильных морозов. Но величайшее несчастье для жителей – отсутствие в домах воды, так как городской водопровод вышел из строя. Приходится ходить за водой на Неву, где пробито несколько прорубей, куда тысячи людей собираются в очереди.
Весь январь был сравнительно тих от бомбежек. Видимо, Гитлер решил не тратить даром бомб и снарядов на Ленинград, рассчитывая, что жители его все вымрут от голода и он возьмет город голыми руками.
Вчера я почувствовала тяжелые признаки истощения. Мои мысли как-то плохо стали двигаться в голове, и надо было употреблять большое усилие, чтобы их сосредоточить. Под черепом стало щемить. Слабости никакой до этого у себя не замечала. А сейчас я чувствую истощение, и когда у нас кончится морская капуста, то я не знаю, из чего мы будем делать суп. Паек, который мне прислали по распоряжению А.А. Жданова, съели за 10 дней.
Вчера у одного магазина в Финском переулке стоял ломовой с телегой и лошадью, привозивший ящики с какими-то товарами. Когда он пошел в дом отнести последние ящики и вернулся обратно, то не нашел своей лошади. Ее успели распрячь и увести в соседний двор, где убили на мясо. Страшно и жутко… Стоят исключительно сильные морозы. Они больше, чем голод, убивают людей.
13 февраля 1942 г.
«…Сегодня пришел Петр Евгеньевич. Он принес мне крошечный кусочек мяса, четыре сушеных белых грибка и четыре мороженые картофелины. (Картофеля мы не видели с осени.) В те дни это были неоценимые сокровища. И я очень была ему за это благодарна, так как последнюю неделю питалась только супом из морской капусты и черным хлебом.
Еще пришел Иван Емельянович, который тоже принес нам кое-что на пропитание: сушеной зелени в суп (овощей мы не имели с лета), сушеного лука, порошок горчицы, чуть сливочного масла, 200 граммов хлеба. В минимальных количествах, но все-таки эти мелочи прибавляли в нашу еду нечто вкусное и ароматное.
Неожиданно выдали в магазине крупу, так что мы сегодня делаем суп с сушеным луком, а вечером гречневую кашу. Это праздник. Крупы нам не выдавали месяца три. Обещают скоро дать сахар и мясо. Какое счастье, что стали выдавать продукты! Но так мало! Мы знаем, с какими трудностями нам везут их по ледяной трассе, по льду Ладожского озера, по «дороге жизни». И много людей при этом погибает.
Вчера увеличили паек хлеба. Я получила 400 г, а Нюша 300 г. Это нас очень порадовало. Неужели поворот к лучшему? Но как только потеплеет, на нас посыплются фугасные бомбы».
20 февраля 1942 г.
«Умер от истощения Иван Яковлевич Билибин, наш замечательный график и стилист. Ни один из художников не сумел так почувствовать и воспринять русское народное искусство, которое широко распространялось и цвело среди нашего народа. Иван Яковлевич его любил, изучал, претворял в своих прекрасных графических произведениях. Подробностей его смерти не знаю, только слышала, что последнее время он жил в подвале Академии художеств, так как его квартира от бомбежки стала нежилой».
«Как хочется работать! Во мне еще действует заряд, с которым я родилась, который так безостановочно всю жизнь толкал меня на работу. Но в городе на улицах работать нельзя».
17 апреля 1942 г.
«…Какой сумбурный и странный день! Неожиданно приехали ко мне два незнакомых гражданина. Это были Борис Иванович Загурский и Андрей Андреевич Барташевич (начальник управления по делам искусств Ленгорисполкома и искусствовед). Они приехали посмотреть, как я живу, что работаю и чем они могли бы мне быть полезны.
Я сидела в спальне за моим большим столом. Окна после бомбежки 4 апреля были забиты кусками фанеры, тюфяком и моими старыми этюдами. Маленькая коптилка светлым сердечком освещала бумагу. Я писала мои «Записки». Они узнали от меня, что я понемногу работаю живописью и гравюрой, пишу II том моих «Записок», собираюсь участвовать весной на выставке, посвященной героическому Ленинграду. «Только, – сказала я, – меня надо подкормить, а то я выйду из строя здоровых людей». «Да, да, за этим мы и приехали к вам, – в один голос сказали они и предложили мне, если я сегодня дам им согласие, послезавтра на самолете отправить меня в Москву и там устроить в хороший санаторий. Я отказалась, сказав, что я там буду делать без архива, без необходимого материала для продолжения моих «Записок». Так долго жить и страдать в Ленинграде, чтобы перед самым его освобождением покинуть его. Я не могу жить и не работать.
Они сообщили о выдаче мне продуктовой рабочей карточки и ежемесячного академического пайка, а также о том, что на мое имя в Союзе художников есть продуктовая посылка от московских художников. Точно из рога изобилия посыпались на меня блага».
1 октября 1942 г.
«…Сегодня я окончила маленькую гравюру – Петр Великий Фальконета. Сделала ее в три дня. Работала с упоением, со страстью, с восторгом. Чувствовать, как инструмент бегает по блестящей доске, и им управлять – да, вот это чувство ни с чем не сравнимо! Гравер что скрипач – его штихель – смычок, вырезанная линия – поющая струна».
15 октября 1942 г.
«…До крайности нуждаюсь в дровах и керосине. Разобрала свой дровяной сарай, который, между прочим, кем-то уже раньше начал разбираться. Но насколько его может хватить? На месяц, на полтора, не больше. А дальше что? Жестокая кругом идет борьба за жизнь, за существование. Голод, холод и темнота. Настоящего голода нет, так как еще не съедены овощи, выращенные во дворе Нюшей».
4 ноября 1942 г.
«Неожиданно узнала, что мне присвоено правительственное звание Заслуженного деятеля искусств. Я не страдаю честолюбием и никогда не страдала, но узнав об этом, была очень тронута, но еще более радостно мне было, когда я прочла в телеграмме обращение ко мне как к “ленинградскому патриоту”. Мне было это очень дорого».
29 января 1943 г.
«…Прорыв блокады! Прорыв блокады! Какое счастье! Какая радость!
Всю эту ночь в городе никто не спал. Кто от радости плакал, кто целовался, кто просто громко кричал. Город ликовал!.. Мы уже не оторваны от Родины! У нас общая пульсация!»
«…Сделала альбом литографий видов Ленинграда. Раскрасила их. Работа моя идет нудно. Сегодня в комнате +6. Стынут руки и опять стали набухать кончики пальцев и больно ими до чего-нибудь дотрагиваться».
3 февраля 1943 г.
«…Какой колоссальный размах приобретают события на нашем фронте!
Беспримерную отвагу и самопожертвование показывают наши воины всему миру! Наши воины защищают свою землю. Они отнимают ее обратно у захватчиков, погибают, но погибают за честь своей Родины. А немцы, итальянцы, румыны, венгры, испанцы! За что они воюют? Какой грандиозный пожар зажег по всему миру Гитлер и его приспешники!
Миллионы людей погибли. А сколько страдает! Сколько искалечено. А наш героический город и жители в нем. Блокада его – одна из деталей чудовищной по своему размаху войны, но одна из самых болезненных, острых деталей! Как мы истощены!»
4 января 1944 г.
«…Какой потрясающий кошмар! При сильнейшем обстреле снаряд попал в трамвай из трех вагонов, переполненных до отказа, так как он вез рабочих после ночной смены. Что только было! Огромное количество убитых и раненых».
19 января 1944 г.
«Опять сижу в ванной комнате. Доска (гравировальная) на умывальнике и я работаю. Признаться сказать, беспорядочно и невразумительно. Обстрелы очень выбивают из колеи мои намерения и мысли. Всё сбивается в голове в какой-то запутанный клубок. К этому нельзя привыкнуть. Невольная дрожь охватывает меня. Щемит сердце. Ждешь каждую секунду снаряда, который окончит твою жизнь».
«27 января 1944 года. Великий день всей нашей страны!.. Наш героический Ленинград совсем освобожден от тисков фашистских разбойников. Сегодня по радио сообщили приказ войскам Ленинградского фронта. Что после этого было! Все обнимались, целовались, кричали, плакали. Потом начался салют ленинградским войскам, освободившим Ленинград… Какое грандиозное зрелище мы пережили! Огненные фонтаны красных, зеленых, голубых и белых ракет высоко взлетали в небо. Кругом раздавались крики «ура» обезумевших от счастья людей…».
Этим незабываемым, радостным днем Анна Петровна Остроумова-Лебедева закончила свои «Автобиографические записки». «Мой путь подходит к концу. Я счастлива, что была свидетельницей героической победоносной борьбы и победы нашего народа, великого в своем терпении, мудрости и героизме».
Разве можно победить народ, у которого 70-летние женщины полны патриотизма и веры в своих защитников? Смогут ли это оценить новые поколения?
