Как я теперь обнаружил, многого я тогда просто не понял и понять не мог. Так, Павел Петрович Кирсанов рассуждает о преимуществах русской крестьянской общины и о ее связи с русским национальным духом, а Базаров возражает ему и советует собеседнику поговорить с Николаем Петровичем о поведении реальных крестьян, тот ему расскажет немало малоприятного. Перед нами, естественно, спор западника и славянофила (впрочем, Базаров при слове «западник» сказал бы, что это ненужное иностранное слово, ну он и материалистом назвать себя отказывался, а сам при этом проповедовал вульгарный материализм строго по Бюхнеру). Конечно, мне в отрочестве были неизвестны все эти споры о том, что такое русская община – естественное порождение «русского духа» или идеализируемый романтиками конструкт, созданный фискальной политикой государства.
Но все же интуитивно кое-что из этого романа я для себя вынес уже тогда. Во всяком случае впечатление свое от главных персонажей я отчетливо помню.
Мне сразу не очень понравился Базаров, хотя сила его убеждения, воля и решительность не могли не импонировать. В школе нам объясняли, что Базаров – это образ передового, прогрессивного интеллигента, который любит народ, думает о нем, понимает его, а братья Кирсановы и особенно дядя Аркадия – Павел Петрович – реакционеры, помещики, угнетатели… Но эти штампы, восходящие, как я потом узнал, к статье Писарева, как-то плохо вязались с самими фигурами главных героев. Базаров вроде бы «положительный персонаж», «борец за прогресс», но с самого начала подан как-то иронически: нельзя не заметить параллель между ним и слугой «новых правил» Петром с напомаженными и прилизанными волосами, который приехал с Николаем Петровичем встречать барчука и который тоже, видимо, из протеста, свойственного новому поколению, не целует барчуку руку. Претензии Базарова на то, что он понимает народ получше, чем Павел Петрович, высмеиваются Тургеневым в эпизоде, где мужик в разговоре с Базаровым изображает из себя дурачка, а потом, обращаясь к другому мужику, снисходительно отзывается о барской бестолковости. А главное, Базаров ведь на самом деле к народу питает лишь глубокое презрение. Он совершенно открыто говорит Аркадию про то, что ему дела нет до будущего счастья мужика в белой избе, когда из него, Базарова, будет «лопух расти», он даже этого счастливого мужика уже сейчас ненавидит. Базаров мучается от злости на весь мир и лютой тоски, он крайне властолюбив и всех, кто не хочет ему подчиниться, ненавидит, он равнодушен к своим трогательно любящим родителям, да и влюбившись, не устает себя корить и бранить за то, что оказался способен на теплое человеческое чувство… К нему начинаешь по-человечески относиться только к концу романа, когда он заболевает и умирает…
И этого холодного, мрачного, озлобленного («самоломанного», как он сам себя характеризует) типа нам представляли как положительный персонаж! Да его даже ницшеанцем язык не повернется назвать! Ницше ведь хоть искусство и красоту любил (Ницше, между прочим, читал Тургенева, образ Базарова его впечатлил и немецкий философ поставил себе цель преодолеть типаж нигилиста – типаж, по его мнению декадентский, вырожденческий!).
Русские нигилисты не смогли остаться на высоте эгоизма и цинизма своего предтечи и толковали все же о просвещении народа, при этом противореча себе и отвергая высокое классическое искусство и культуру. Я еще в отрочестве никак не мог понять: как это можно совместить? В чем будет состоять просвещение народа, если проклясть и сжечь творения Рафаэля? Учить его лягушек что ли резать?
Особенно неуютно мне было читать циничные разглагольствования Базарова, потому что у нас тогда уже появлялись свои, подобные Базаровы. Они, правда, все больше упирали не на медицину и Бюхнера, а на экономику и Айн Рэнд. Они кричали, что социализм – это моральное извращение, что социальная помощь есть разбазаривание средств, а плановая экономика кормит бездельников. Любимым их тезисом был тезис о том, что рынок все расставит по местам, что невидимая рука рынка заполнит прилавки товарами и приведет к невообразимому прогрессу. Подобно своему предтече из романа Тургенева, они проклинали все русское как отсталое и никуда не годное и с гордостью признавали превосходство всего западного. Религию они считали пустым обманом, а классическое искусство – тягомотиной, которой могут наслаждаться лишь полоумные старички и старушки. Им также была отвратительна сама идея блага народа и борьбы за него. Во главе угла у них стояла экономическая успешность – и даже не страны, а узкого слоя «инициативных, настоящих, умных людей», то есть их самих. Когда я видел кривую ухмылку рыжего пропагандиста приватизации, когда слышал его намеренно подчеркнуто циничные высказывания о том, что ему плевать на страдания обездоленных пенсионеров, у меня в памяти обязательно всплывал образ Базарова.
Правда, я, как и многие тогда, испытывал, пожалуй, некоторые буржуазно-либеральные иллюзии до 1992–1993 годов, когда воочию убедился, что их «эффективный рынок» приводит к обнищанию честного большинства и обогащению жуликов, а их «демократия» кончается расстрелом парламента и закрытием оппозиционных газет.
И вот тогда я вдруг понял, что всей душой стою не на стороне базаровых – разрушителей и нигилистов, а на стороне кирсановых – охранителей, сторонников национальной традиции, людей, любящих культуру и свой народ, Рафаэля, Пушкина, людей, для которых природа, бытие – не мастерская, а храм, а человек – восторженный почитатель высших красоты, истины и добра, а не «лягушка о двух ногах».
И чуть позднее я вдруг понял еще, что вся история русской культуры (возможно, и мировой, но на такие масштабные абстракции я уж не замахиваюсь) есть история борьбы базаровых и кирсановых и чередование поколений кирсановых и базаровых.
2.
Современная теория поколений, созданная американцами Вильямом Штраусом и Нилом Хоувом, определяет поколение как людей, родившихся в промежутке 20 лет и объединенных общим воспитанием, а значит общими ценностями и моделями поведения. Активная жизнь поколения, когда его представители главенствуют во всех сферах социальной деятельности, также занимает 20–30 лет. Каждое поколение в фазу своей активности застает какую-либо масштабную общественную проблему, которую оно призвано решить, но ему не всегда это удается.
Поколение Павла Петровича Кирсанова, которое Тургенев называет «поколением 40-х», – это на самом деле поколение Пушкина, Лермонтова, славянофилов и первых, романтически настроенных западников. Время действия романа – 1859 год. Павлу Петровичу уже далеко за 40. Иначе говоря, он родился в нулевых – десятых годах XIX века, его формирование как личности пришлось примерно на ту же эпоху, что и у Пушкина (родился в 1799 г.), Хомякова (родился в 1804 г.), Веневитинова (родился в 1805 г.), Лермонтова (родился в 1814 г.). Это поколение, увлекавшееся идеями английского и немецкого романтизма, Шеллингом и Гегелем, высоко ставившее искусство, рассуждавшее о «народном духе», печалившееся об участи крепостных крестьян. Оно пыталось изменить Россию, но было настроено, скорее, на медленные эволюционные изменения, чем на революцию (вспомним либеральный монархизм Пушкина). Они выпускали газеты, журналы, укрепляли университетскую систему России, стремились улучшить жизнь крестьян. На излете лет те из них, кто доживут, многое сделают для подготовки крестьянской реформы (вспомним, что в ее разработке участвовали старшие славянофилы). В то же время Базаров, Аркадий и персонажи помельче, вроде злой пародии на Базарова пошляка Ситникова, по логике Тургенева, должны были бы называться поколением 50-х. Но это неправильно: в 50-е они еще ничего собой не представляют, они только вышли из подросткового возраста и вступают во взрослую жизнь. Это поколение шестидесятников XIX века – Чернышевского (который родился в 1828 г., а так как Базарову в 1859-м чуть больше 20, то он почти ровесник Чернышевского), Добролюбова, с которого, собственно, и списан образ Базарова (а Добролюбов был старше Чернышевского всего на 8 лет), Писарева (который открыто признавал, что Базаров – это обобщенный образ молодого поколения, к которому принадлежал сам критик). Это бунтари, радикальные демократы, пытавшиеся устроить в России революцию, «ходившие в народ», критиковавшие самодержавие, официальную церковь, противопоставлявшие науку искусству. Трагическое поколение, натуры цельные, часто героические, но, как правило, грубые и односторонние, если оставить в стороне нескольких гениев.
Любопытно заметить, что на смену Базаровым снова шли …Кирсановы. Тургенев, как известно, убил своего героя (не было ли это предчувствием трагической судьбы всего его поколения и парадигмы нигилизма как таковой?). Но если бы он позволил дожить ему до старости, то Базарову пришлось бы самолично увидеть, как интерес к физиологии и Бюхнеру у молодежи убывает, зато растет интерес к поэзии французских символистов и Шопенгауэру. Постаревшие Базаровы вынуждены были бы до хрипоты спорить с представителями зарождавшегося Серебряного века – новыми романтиками-символистами, влюбленными в природу, в мистические переживания, в религиозную философию. Собственно, и марксисты старшей генерации тоже были своеобразными романтиками, только революционного толка, и у Базарова вряд ли вызвал бы одобрение тот факт, что Владимир Ленин (который был только на 3 года старше Брюсова) даром что восхищался Рахметовым, но при этом любил музыку Бетховена, природу и стихи Пушкина.
Переход от материализма и марксизма к идеализму и религии целой плеяды русских философов – Булгакова, Бердяева, Струве (последний, кстати, одногодка и даже знакомец Ленина), как к нему ни относись, очень показателен.
Лишь потом у нас появляется «катедер-марксизм», как назвал его Михаил Лифшиц, или марксизм вульгаризированный, крикливо-бунтарский, противопоставляющий себя культуре как «буржуазному феномену». Его адептами были люди молодые, по отношению к поколению Струве и Ленина, то есть представители того же поколения из которого вышли ничевоки, футуристы, теоретики Пролеткульта и общества «Долой стыд!». Это были уже новые базаровы – духовные внуки нигилистов XIX века, которые шли на смену «кирсановым Серебряного века» (и в этом смысле революция была не только политическим и экономическим переворотом, она представляла собой приход к власти другого поколения). Именно против этих новых базаровых, вульгарных марксистов 20-х в 30-е и 40-е годы будут биться Лифшиц, Лукач и их «течение», опираясь не на кого-нибудь, а на Ленина как на адепта классического искусства и классической традиции.
Победа Лифшица, победа народности искусства над классовостью искусства, победа сталинского национального поворота над троцкистским космополитизмом – это и победа новых кирсановых над базаровыми, молодежи традиционалистских 30-х над молодежью авангардистских 20-х. Победа, увы, недолговечная. Их торжество длилось до начала 50-х, а потом появились новые базаровы – шестидесятники, дети «оттепели», диссиденты. Много бед натворить они не успели, потому что кирсановы – люди, родившиеся в 10-х и 30-х, поддержавшие сталинский национальный поворот, возвращение к классической культуре и национальной традиции, а затем прошедшие войну, увидевшие воочию лицемерие и жестокость Запада, не особо верили в сладкие голоса, певшие оттуда про демократию и права человека. Они оттеснили на время «бунтарей», «подморозили» Советский Союз. Но шестидесятники затаились, в совершенстве овладели искусством приспосабливаться и мимикрировать, и когда старое поколение стало слабеть, а на сцену стало выходить совсем еще молодое новое поколение бунтарей, выросших в сытости и безопасности, мое поколение, они взяли реванш. Этим реваншем была перестройка.
3.
Я уже сказал, что мое поколение в большинстве своем – это поколение базаровых. Мои сверстники были ярыми сторонниками перестройки. Они выходили на митинги к обкомам с требованием гражданских свобод. Они защищали Белый дом в 1991. Они ратовали за либеральные реформы в экономике в 1992-м. Но в каждом поколении есть свои антиподы, «несвоевременные люди» (по меткому выражению Ницше). Похоже, что я принадлежу к их числу. Мне всегда были ближе и роднее кирсановы. И ими – советскими кирсановыми, были в 90-е КПРФ и Народно-патриотический союз России, защитники Белого дома, сторонники левопатриотической оппозиции. В те времена, когда власть имущие кричали, что патриотизм – последнее прибежище негодяев, что Россия – ненужная страна, что было бы хорошо, если бы Америка нас оккупировала, как Японию после Второй мировой, но, мол, кому мы нужны, – мы стояли на улицах под палками ОМОНа, мы писали статьи в газеты, которые запрещала власть, мы зачитывались стихами Николая Рубцова и Юрия Кузнецова, книгами С.Г. Кара-Мурзы и В.В. Кожинова, вытравляя из себя яд «Экономиксов» и солженицыновских пасквилей, написанных псевдославянофильским новоязом. И мы почти победили в 1996-м, когда разваливающийся на части заспиртованный монстр обманом и фальсификациями водрузился вновь на кресле президента, мы почти победили в 1999-м, когда парламент чуть не запустил процедуру импичмента и уголовного преследования разрушителя СССР, палача Верховного Совета, ненавидимого народом Ельцина. Однако нашу победу у нас украли. Как украли у нас лозунги. Как украли у нас, извините за выражение, «электорат». Базаровы 90-х поняли, что наступает эпоха Кирсановых, и что прямое, циничное, откровенное восхваление Запада и неолиберализма уже не пройдет и они предложили народу «говорящую голову», красиво и округло толкующую про злой Запад и возрождающуюся Россию про патриотизм и народность. И народ поверил и на долгие десятилетия погрузился в тяжелый идеологически-наркотический сон.
Кажется, сейчас начинается пробуждение – тяжелое с головными болями, с укорами совести, с самобичеванием и озлоблением. После пенсионной реформы, после повышений налогов и цен, люди увидели цену словесам «кремлевских патриотов», стали раздраженно ворчать, выходить на демонстрации, голосовать не так, как предполагала власть. И это только начало.
В романе Тургенева дуэль Кирсанова и Базарова была не закончена, а отложена. Дуэль между Базаровыми и Кирсановыми 90-х была тоже отложена. Возможно, она продолжится уже скоро. Однако время идет. Подрастает поколение новых Базаровых, которые на ютуб-каналах под флагом борьбы с коррупцией снова выбрасывают обветшавшие лозунги 90-х. И то, что нацлидер демонстративно не хочет даже произносить имя их вожака, ничего не значит. При всех противоречиях оба они воплощают лишь две разные модели одного и того же олигархического капитализма. Поэтому нам предстоит борьба на два фронта. И мы просто обязаны на этот раз выиграть некогда отложенную дуэль.
