ЛЕНИН О РОССИЙСКИХ ЛИБЕРАЛАХ, или Почему наш либерализм антинародный?

Эти ленинские оценки актуальны до сих пор. Причина не только в гении Ленина как реального политика, прекрасно знающего «кухню» политики и истинную цену тем или иным ее «ингредиентам», но и в том, что в сущности российского либерализма мало что изменилось. Прошло более ста лет, на смену Милюкову и Гершензону пришли фигуры помельче вроде Чубайса и Латыниной, но суть позиции наших либералов – и по отношению к государству, и по отношению к народу – осталась той же самой. Что же это за позиция?
Ленин раскрывает ее в небольшой статье «Либерализм и демократия». Обратимся к ней.

2.

Статью эту в наши дни можно легко найти в 21-м томе Полного собрания сочинений В.И. Ленина. Написана она была в апреле 1912 года и впервые напечатана в газете «Звезда» под псевдонимом П.П. Ее тема – конференция «трудовиков» перед избирательной кампанией в IV Государственную Думу Российской империи. Трудовиками называла себя выросшая из парламентской группы политическая организация народнического толка. Она пользовалась влиянием в среде крестьян и выступала с революционной программой по аграрному вопросу. Тем не менее трудовики считали возможным и необходимым заключать тактические союзы с партией российских либералов – кадетами, считая, что они имеют общего врага – самодержавие. 
Ленин в своей статье как раз и стремился разоблачить эту иллюзию. Он показал, что трудовики – это организация низовой мелкобуржуазной, крестьянской демократии и именно поэтому им не по пути с партией либеральной крупной буржуазии и интеллигенции – кадетами. По Ленину, коренное заблуждение трудовиков было в том, что русские либералы – противники самодержавия и представляющих его организаций (защитников самодержавия Ленин обозначает в статье «Пуришкевичи», по фамилии ультраправого депутата Думы Владимира Митрофановича Пуришкевича). Напротив, по убеждению вождя большевиков, демократы-трудовики и либералы-кадеты в действительности имеют совершенно различные, противоположные интересы: «И либералу и трудовику может казаться, что они политические единомышленники, ибо оба – «против Пуришкевича». Но спуститесь чуточку поглубже от этих мнений политических деятелей к классовому положению масс, и вы увидите, что либеральная буржуазия в жизни делит политические привилегии с Пуришкевичами и спорят они только из-за того, Пуришкевичам ли обладать двумя третями этих привилегий, а Милюковым одной третью, или наоборот. Возьмите «жизнь», возьмите экономическое положение современного русского крестьянства, как слоя мелких хозяев в земледелии, и вы увидите, что … самое существование Пуришкевичей означает голодную смерть миллиона таких хозяйчиков».
И та, и другая партии – это буржуазные партии. Но дело в том, что российская буржуазия была, по Ленину, вовсе не едина. В России начала ХХ века, согласно мыслителю-марксисту, существовали две буржуазии: одна – немногочисленная, другая – многомиллионная, одна реакционная, другая – революционная, одна – естественная союзница самодержавного государства, хотя и имела с ним определенные разногласия, другая – естественная союзница пролетариата, хоть и их интересы тоже не во всем совпадали. Первая буржуазия – это «очень узкий слой зрелых и перезрелых капиталистов, которые в лице октябриста и кадета заняты на деле тем, что делят между собой и Пуришкевичами теперешнюю политическую власть, теперешние политические привилегии». Вторая – «очень широкий слой совсем незрелых, но энергично стремящихся созреть мелких и частью средних хозяев, преимущественно крестьян, которым на деле приходится решать вопрос …. о том, чтобы не умереть с голоду от Пуришкевичей». 
Русский либерал, по Ленину – это представитель первой буржуазии, соглашательской, заинтересованной в существовании самодержавия, хоть и  мечтающей о том, чтобы несколько урезать его права и несколько расширить права собственные. Но в сущности, вопреки громким политическим заявлениям, эта буржуазия и ее политические вожди – либералы-кадеты боялись народа и его революционного энтузиазма, не желали коренной ломки существующего строя. Они не прочь были воспользоваться плодами революционной активности масс, оттяпать себе у самодержавного государства побольше привилегий, но с тем условием, что активность народа, вообще им ненужная и вредная, будет подавлена.
Именно таким и было поведение либералов в годы первой русской революции: они были ее сторонниками лишь до тех пор, пока царь не бросил кость ограниченных гражданских свобод и куцего парламентаризма. Либералы этим сразу удовлетворились и завопили об «экстремизме большевиков», продолжавших участие в революции. Ленин писал об этом: «Либеральным адвокатам и журналистам нужны места в Думе, либеральным буржуа нужен раздел власти с Пуришкевичами, – вот что им нужно, а развитие самостоятельной политической мысли крестьянских масс, развитие их самодеятельности, как класса, либералу не только не нужно, а прямо-таки опасно. Либералу нужен избиратель, либералам нужна доверяющая им и идущая за ними толпа (чтобы заставить потесниться Пуришкевичей), но политической самостоятельности толпы либерал боится».
Один из самых глубоких и откровенных либеральных мыслителей дореволюционной России Михаил Гершензон в своей знаменитой статье из «Вех» признавал: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, бояться его мы должны пуще всех казней власти благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». И когда наступила пора настоящей народной, рабоче-крестьянской революции, а не того столичного Евромайдана столетней давности, который гордо называют «Февральской революцией», либералы того времени – кадеты оказались в стане противобольшевистских, то есть антинародных сил. Именно так: мы не должны забывать, что они в лице Колчака или Деникина не с Лениным и Троцким боролись, они боролись со стомиллионным русским народом, который с восторгом принял декреты о земле и мире.
Вчитайтесь в «Окаянные дни» Бунина (кстати, в 1918–1919 гг. сотрудника деникинского ОСВАГА), где выражены настроения типичного представителя либеральной интеллигенции. Вот как он и другие одесские буржуа воспринимали вошедших в город красноармейцев, простых крестьянских русских парней из центральных губерний и поддерживающую их одесскую бедноту: «Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, – и без всякого клейма все видно… И Азия, Азия <…> Восточный крик, говор – и какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие». 
Стоило наступить на «жизненные» интересы либерала-буржуа, как у изысканного, утонченного субъекта маска спадает и он являет миру мурло социального расиста, ненавидящего даже не чужой, а собственный народ! После этого вряд ли нас удивит тот факт, что тысячи таких вот либеральных господ в эмиграции с восторгом восприняли нападение Гитлера на СССР. Общее настроение было такое же: «наконец-то «цивилизованные европейцы» накажут восставших хамов!». Тот же Бунин в дневнике писал: «23 июня 1941 года. Гитлер заявил, что ведет священную войну во имя спасения мировой цивилизации от смертельной угрозы большевизма. … Как поздно опомнились! Почти 23 года терпели его! Верно, царству Сталина скоро конец!». 
Впрочем, старые русские либералы раскрывали свою истинную природу только в экстремальной ситуации, до этого они заигрывали с этим самым «мерзким», «азиатским» народом и его партиями, любили порассуждать о народной свободе. Собственно, подназвание партии кадетов и звучало так – «партия народной свободы». Однако все их «революционные инициативы» были односторонними, половинчатыми, робкими, ибо настоящей народной свободы они вовсе не хотели, такая свобода противоречила интересам их социально-экономического «базиса» – либеральному помещичеству, которое наживалось за счет этого народа. 
Поэтому Ленин предостерегал трудовиков от союза с либералами и крупной буржуазией и писал, что им, представителям настоящей крестьянской демократии, не по пути с либеральными соглашателями. Их подлинные союзники в политической борьбе – социал-демократы, представители городского рабочего класса. 

3.

Зоркий глаз практического политика Ленина сразу же выявил главное специфическое отличие русского либерала, которое было и будет у него всегда, в силу некоторых обстоятельств, о которых я скажу чуть позже. Либерал в России не тождественен демократу, как это было, например, во Франции или в Англии в эпоху их буржуазных революций. Наоборот, русский либерал – антидемократ, а поскольку демократия в самом общем смысле – это следование воле и интересам большинства, народа, то значит, русский либерал враждебен подавляющему большинству населения страны, в которой живет, враждебен народу. Он мечется между правительством и народом (отсюда его половинчатая, лакейская «революционность»). Правительство ему тоже не очень нравится, оно тоже «слишком азиатское», деспотическое. Но, в конце концов, оно для него предпочтительней народа, который и вовсе русскому либералу кажется озлобленной непонятной дикарской смертельно опасной силой. 
В России XX и XXI веков – время здесь ничего не изменило! – либерализм был и остается антинародной идеологией, а либералы были и остаются антинародным политическим направлением. 
Это странно прозвучит, но даже самодержавие до определенного исторического момента, каковым стала революция 1905 года, не было столь антинародным. Ленин отмечал, что в черносотенстве есть элемент темного, мужицкого демократизма. Это замечание верно – оно указывает на тот неоспоримый, хотя и плохо осознаваемый левыми факт, что до поры до времени самодержавие имело определенную поддержку в народе и не только за счет идеологического оболванивания. 
Энгельс в полемике с Ткачевым замечал, что между русской крестьянской общиной и самодержавием существовала диалектическая связь; общины, представляющие собой замкнутые, мало сообщающиеся миры, нуждались в сильной центральной власти, которая регулировала бы отношения между ними. Таково экономическое обоснование того обстоятельства, что общинное земледелие не просто прекрасно совместимо, но и закономерно предполагало именно самодержавие в качестве политической надстройки. Иными словами, Энгельс считал, что пока самодержавие не ополчится на общину, и не станет ее разрушать (что начал делать Столыпин), значительная часть крестьян будет видеть в самодержавном государстве определенную пользу для себя и поддерживать его (разумеется, в головах самих крестьян это идеологически преломлялось как уверенность в том, что царь – «всеобщий батюшка» и заступник крестьян, которому нужно подчиняться). 
Вот и выходит, что самодержавие в некоторой мере до этого времени было по-своему демократичной (хотя и далеко не прогрессивной)  силой, в отличие от русского либерализма, который никогда в нашей истории демократичной силой не был и быть таковой не может. И вследствие этого характеристики русского либерала у такого врага русского самодержавия как В.И. Ленина и у такого его защитника как философ-консерватор К.Н. Леонтьев в общем-то совпадают (хоть Ленин рассматривает отношение либералов к народу, а Леонтьев – к государству). 
В статье «Чем и как либерализм наш вреден» Леонтьев пишет: «У либералов все смутно, все спутано, все бледно, всего понемногу. Система либерализма есть, в сущности, отсутствие всякой системы, она есть лишь отрицание всех крайностей, боязнь всего последовательного и всего выразительного … так мало нужно ума, познаний, таланта и энергии, чтобы стать в наше время либералом!» Сравните это со словами Ленина, который также писал об «узости, ограниченности, половинчатости, трусости либерализма»! Кстати, нигде вы не найдете у охранителя, апологета самодержавия Леонтьева таких мерзких и грязных слов о русском простом народе, какими наделил его либерал Бунин! Напротив, даже обнаруживая у русских крестьян черты, сближающие их с восточным бытом (который Леонтьев хорошо знал, поскольку работал в нашем посольстве в Турции), философ восторгается ими как неким национальным своеобразием! 
Что изменилось с тех времен? Лишь то, что если либералы прошлого и позапрошлого столетия хотя бы пытались скрывать свое истинное отношение к народу – «веховское» признание Гершензона и социал-расистская брань Бунина это все же исключения, вызванные, так сказать, состоянием аффекта, то современные российские либералы, напротив, выпячивают свою антинародность, гордятся ею. Возьмите, к примеру, команду Гайдара и Чубайса, которые в начале 90-х провели свои реформы специально таким образом, чтобы десятки миллионов простых граждан лишились всех сбережений и не смогли поучаствовать в дележе госсобственности. Они сами и их идеологическая обслуга из числа бойких журналистов открыто называли народ «быдлом», «биомассой», «расходным материалом». Еще бы, ведь это «неправильный», «совковый» народ, имеющий не ту психологию и не те ценности! Это «старые русские», которым не планировались места в «прекрасной капиталистической России» будущего! 
Не случайно в конце 1990-х наши либералы заговорили даже, что демократия – не для нас, потому что «неправильный народ», придя к власти, может ликвидировать «либеральные преобразования в экономике». Им понадобился «свой, русский Пиночет», который доведет до конца реформы по лекалам «чикагских экономистов», безжалостно подавляя забастовки и демонстрации. Велеречивая Юлия Латынина, любимица наших либералов, у которой на языке то, что у политиков этого лагеря на уме, заявила даже, что Пиночет убил «всего-то» 3000 «леваков», зато под чутким руководством американских консультантов сотворил «экономическое чудо». Чтоб меня не обвиняли в передергиваниях, приведу ее собственные слова: «Военные вернули порядок, убив всего 3 тыс. человек – ничтожно малое число … когда я вижу страну под названием Чили, которая лучше всех себя чувствует в Латинской Америке, и я знаю, что Чили представляла собой до 1973 года, то я понимаю, что человек, который это сделал с Чили, сделал правильную вещь». 
Очевидно, Латынина готова была смириться с тем, что российская хунта убьет 3000 «неправильных», «левоориентированных» россиян ради торжества либеральных реформ. И этот человек еще смеет рассуждать о «кровавом сталинизме»… 
Люди постарше помнят, что когда разваливающийся от алкоголизма Ельцин представил «дорогим россиянам» скромного, невысокого человека, бывшего разведчика со знанием немецкого, некоторые либералы даже шумно радовались. Казалось, мечта сбылась… Теперь они вспоминать об этом не любят. Видимо, «сильный лидер» не оправдал их ожиданий. Под тяжелую руку силовых структур стали попадать не одни только коммунисты… Поэтому сегодня Латынина и ей подобные проклинают «нацлидера» и его соратников – глав корпораций и членов правительства… Но поверьте: все это до поры до времени. История показала, что русский либерал тявкает на правительство, лишь пока народ безмолвствует или, в худшем случае, глухо ворчит. Если же русский народ встанет во весь свой рост, опрокидывая стоявшую на его горбу пирамиду из чиновников и нуворишей, отношение либерала к правительству резко поменяется. И вчерашний поборник свобод и критик «кровавого режима» будет требовать арестов, тюрем, «железного порядка». Как требовали либералы начала ХХ века после революции 1905 года. Как это делали либералы конца ХХ века после внушительных побед левопатриотического движения 90-х… И может статься, что мы еще услышим, как Латынина по «Эху Москвы» завопит: «Напрасно мы ругали власть, ведь власть одна может оградить нас своими штыками и тюрьмами от ярости народной»… И уж конечно, как дама эмоциональная снова потребует убить «всего-то» 3000 человек, которые вышли на улицы требовать повышения зарплат…

4.

Почему же выходит так? Как объяснить это обстоятельство, замеченное Лениным еще сто лет назад: что российские либералы – ярые противники демократии, что они боятся своего народа пуще власти, что, критикуя власть, они перед ней стелются, перед ней заискивают и в случае опасности у нее ищут защиту и опору? 
Ответ на этот вопрос нам дает теория мир-системного анализа Валлерстайна, истоки которой уходят к учению об империализме (одну из разновидностей которого, кстати, Ленин и создал). 
И Россия начала ХХ века, и современная Россия представляют собой ресурсные государства на полупериферии мирового капитализма. Изменился лишь ресурс – при Александре Третьем и Николае Втором это был хлеб, а при Ельцине и Путине – это нефть и газ. Иными словами, Россия последних царей снабжала Европу пшеницей и рожью, а Россия постсоветских президентов снабжает ее углеводородами. К этому и сводится их место в мировой системе разделения труда, всемирно-историческая суть их бытия с точки зрения экономики. 
Именно поэтому и тогда, и сейчас в России и существуют две буржуазии с совершенно противоположными экономическими и политическими интересами, на что прозорливо указал Ленин еще в 1912 году. Первая, крупная буржуазия, узкий слой «перезрелых капиталистов» – это те, кто ведет торговлю с Западом, кто наживается на продаже за рубеж основного ресурса. В России Романовых – это немногочисленные хлебные олигархи, всего лишь 1% населения, 700 семей крупных помещиков, владельцев огромных латифундий, передовых хозяйств, выращивавших хлеб на продажу. Они владели 70 миллионами десятин земли и на их долю приходилось 47% всего хлебного экспорта Российской империи. В современной России – это нефтегазовые, алюминиевые, стальные, фосфорные и прочие «короли», которые продают за рубеж продукцию бывшей государственной нефтегазовой и тяжелой индустрии. Впрочем, в последнее время появились и сельскохозяйственные олигархи, продолжающие традиции «хлебной сверхдержавы» начала ХХ века. Александр Ткачев заявил даже в 2017 году, что после введения санкций против России, продажа хлеба за рубеж вышла на третье место после нефти и газа…
Вторая буржуазия – широкие слои «недозрелых», мелких и средних хозяйчиков, как охарактеризовал их Ленин. В России Романовых  она состояла из многомиллионной массы крестьян, которые торговали на внутреннем рынке скудными излишками сельхозпродукции, произведенной на собственных клочках земли. Причем не стоит забывать, что эти же самые крестьяне, которые как хозяйчики поставляли хлеб и масло на ярмарки, как наемные работники обеспечивали богатство владельцев латифундий и фабрик (куда крестьяне нанимались после окончания сельскохозяйственного сезона).
Она никуда не делась и сейчас. Это многочисленные фермеры, владельцы и работники мелких сельских хозяйств, разного рода умельцы в городах – представители «гаражной экономики», о которой в последнее время много стали писать. Причем зачастую они этим занимаются во время, свободное от труда по основному месту на заводе крупного капиталиста или в агрохолдинге.
Есть у нас и аналог разлагающейся крестьянской общины – «советская трудовая община», которая еще сохранилась на госпредприятиях и в учреждениях, но переживает очень тяжелые времена.
И конечно, было и остается государство как крупный экономический игрок, который ведет свою игру на обоих полях, и на внешнем, и на внутреннем рынке. В эпоху царей государство, наряду с частными латифундистами торговало хлебом, сейчас оно контролирует значительную часть экспорта нефти и газа и в этом плане оно конкурент крупной буржуазии. Но точно так же и раньше, и сейчас оно производит сельхозпродукцию, галантерею, и т.д. и т.п. и в этом плане конкурирует со «второй буржуазией». 
Только есть существенная разница в отношениях между государством и двумя типами буржуазии. Вспомним, что Ленин писал: либеральная буржуазия нуждается в государстве и боится его свержения, хотя и имеет с ним свои разногласия. Это и понятно: самодержавие для либеральной буржуазии – это и конкурент, и партнер. Либеральной буржуазии нужна дешевая рабочая сила, а кто поможет припугнуть и укротить рабочих, желающих повышения зарплат и человеческих условий труда и отдыха? Самодержавие с его штыками и тюрьмами. Но и самодержавию нужна либеральная буржуазия. С тех пор как самодержавие включило свою страну в систему мирового капитализма, оно имеет обязанность перед метрополией бесперебойно снабжать ее ресурсами. Государство одно с этим не справляется, и тут как раз к месту хватка и расторопность «частника», крупного буржуа. 
Низовая же мелкая буржуазия видела в самодержавном государстве только лишь врага, особенно после того, как оно стало вмешиваться в его жизнь, начав на селе непопулярную реформу. С этих пор такое государство – самодержавное, но одновременно активно занимающееся внутренней торговлей в ущерб крестьянам, им стало ненужным. Секрет поддержки крестьянами самодержавия до этого был в том, что раньше государство в гораздо меньшей степени было торговым. Именно такое, небуржуазное, самодержавие было идеалом для К.Н. Леонтьева. И сходство консерваторов рубежа веков и современных просоветских «консервативных левых», которое бросается в глаза, как раз и связано со сходством их социальных базисов: в первом случае это крестьянская община, а во втором – советская индустриальная.
Но вернемся к нашим либералам. 1990-е годы стали очень показательными. Ельцин сделал Россию сырьевым придатком Европы. Народ после того как его обманули и ограбили, стал подниматься и мог опрокинуть олигархический режим. Он был близок к этому трижды: в 1993, когда встал на защиту Белого дома, в 1996, когда чуть не провалил Ельцина на выборах, и в 1999, когда парламент чуть не проголосовал за импичмент президента. Однако Запад и российские олигархи никак не могли допустить победы народной, левопатриотической оппозиции. Если бы к власти пришла КПРФ, левые силы, то Россия либо выпала бы из зоны влияния глобального капитализма, либо, если даже она бы и продолжила продавать углеводороды, то все равно совсем на других условиях. Нефтегазовые компании были бы национализированы, прибыль потекла бы в социальные инфраструктуры: отечественные олигархи оказались бы разоренными, а европейцам пришлось бы понести убытки и терпеть высокие цены на энергоносители.
Потому олигархии и понадобился проект «Путин». Новый лидер, где ловкой пропагандой, где мелкими подачками смирил народ и дал зарабатывать на экспорте углеводородов и металлов и чиновникам, и крупным буржуа, в то же время успокоив Запад, что угроза миновала. А подковерная борьба олигархов с нацлидером и ее идеологическое отражение в борьбе либералов с консерваторами-лоялистами – это, как выражался Ленин, борьба пуришкевичей и милюковых за то, кому достанется 2/3, а кому 1/3 дохода. Никакого логического завершения у нее не будет, потому что стороны в одинаковой степени ненавидят друг друга и нуждаются друг в друге. Олигархи и либералы нуждаются в нацлидере (понятно, что фамилия здесь условность, их бы устроил любой подходящий представитель силовиков), ведь без него им не справиться с народом, который время от времени очухивается и начинает протестовать. Но и нацлидер нуждается в олигархах и не может передать государству, где на ключевых постах его соратники, всю нефтегазовую и металлургическую индустрию и наиболее прибыльные сегменты сельского хозяйства. Ему этого не простит Запад. И не только потому, что это будет очередной «атакой на либерализм». Просто монополия государства на экспорт, отсутствие частного капитала, в ряде случаев более мобильного, приведет к удорожанию ресурсов для Евросоюза. А уж это для господ из европейских столиц совсем недопустимо.
Крупная буржуазия периферийной и полупериферийной страны, чьи интересы завязаны на внешний рынок, обречена на угодничество перед авторитарным режимом, типичным для такого рода стран, и в то же время на половинчатые, робкие протесты. И таково же поведение ее политических вождей – либералов полупериферийных и периферийных стран вроде дореволюционной или современной России. 
Конечно, не стоит все упрощать и сводить идеологию и практику русского либерализма к экономическим интересам крупной буржуазии. Отношения между идеологией и экономикой сложные, диалектические. Было бы глупо полагать, что Гершензон или Бунин так боялись и не любили народ, среди которого жили, потому что думали, что этот народ грозил интересам крупных либеральных капиталистов. Все же такие столпы белой эмиграции, как Бунин были не продажными журналистами на иждивении у олигархов, как нынешние их последыши либеральные витии с «Эха Москвы». Они были настоящими талантливыми и искренними писателями, жившими духовной жизнью, стремившимися решать духовные проблемы. Они не любили и даже ненавидели народ, среди которого жили, за то, что по непонятным им причинам народ этот был чужд либерального понимания свободы и преклонения перед «цивилизованной Европой». Потому он и представлялся им дикарским, азиатским, потому они и награждали его оскорбительными кличками.
Но свобода в либеральном ее понимании и преклонение перед Западом в плоскости экономической превращаются в свободу торговать ресурсами с Западом в особо крупных размерах. Поэтому и сырьевые олигархи ближе, понятнее, роднее российским либералам, чем свой родной мелкий буржуа – фермер, торговец с улицы и умелец из гаража… 
 

5.

К таким выводам можно прийти, прослеживая идеи Ленина об особенностях либерализма в России. Ленинская концепция либерализма до сих пор сохранила свою объяснительную силу. Она позволяет лучше понять природу российского либерала. И она показывает направление, в каком, на мой взгляд, должны бы двигаться левопатриотические силы – к союзу не с либералами, а с низовой, демократической, народной стихией. 

г. Уфа

Другие материалы номера