«Нас обижало слово «сирота».
(Молва в народе)
Утро 22 июня выдалось погожим. Ура! Мы с мамой идем сегодня в лес!
Мама купила (накануне) пряники и морс. Как хорошо! И солнышко светит ярко-ярко!
Пока мама собирается, я отправилась к подружке Гале. Всего-то через улицу перейти, близенько. И песочек тепленький, приятный, иду я босиком.
А у них почему-то все плачут и смотрят на тарелку радио.
«Война. Иди скажи маме», – сказала мне бабушка Гали. Я вышла на улицу, а песок вдруг стал огненным. Я заплакала, ступить не могу, и мама так далеко… Но все же иду и реву… Мама услышала. «Ты чего? Ногу порезала?» – спрашивает мама у ворот. «Война!» – отвечаю я. Мама бросилась в дом – включить радио. Добралась я до дому. Мама у тарелки радио. Плачет. А я наревелась, пить хочу.
«Мама, можно я морс попью?» Молчит. Я нечаянно весь морс и выпила.
«Мама, можно я пряничек возьму?» Молчит. Я пряник взяла, а он в рот не лезет. Думаю: что же такое война?
«Мама, а скоро мы в лес пойдем?» – спрашиваю.
«Мы в лес не пойдем. Война», – отвечает мама.
Морс можно пить, пряники можно есть. Хорошо. А почему мама плачет? Значит, война – плохо.
К Новому году, 42-му, у нас в садике было чудо. Утром идем в садик, солнце яркое, а во дворе льдинки-холодинки сверкают, да такие красивые, разноцветные и еще и позванивают. Это наши воспитательницы в мороз наставили блюдечки с цветной водой, а утром льдинки те развесили, праздник нам, детям, устроили. Только не все наши дети улыбались, кто-то так и остался хмурым.
– Я же говорила, война. Кому это надо? Война. Какой Новый год?
А другая ей возражала: «Им, детишкам, это надо, ведь война».
Не поняла я, что такое война, а войну я почувствовала своей кожей. Ножкам-то моим казалось, что я по углям шла. Это уже потом я на себе почувствовала, что война – это голод, холод и болезни: воспаление легких, дизентерия и свинка. Антибиотиков тогда еще не было, лечили банками, квасцами, помогали рыбьим жиром и пивными дрожжами да еще нас поднимали ЗАБОТЛИВЫЕ РУКИ самоотверженных медиков.
На следующий день (23 июня 1941 года) мама отвела меня в садик и сама ушла на станцию переливания крови – сдавать кровь для раненых красноармейцев.
Отца на фронт я не провожала, т.к. в эти страшные дни он был на сборах, но с улицы у нас почти у всех наших ребят отцов забрали на фронт. Плакали-голосили женщины, с вышитыми полотенцами провожали.
С осени 1942 года в нашем городе ввели затемнение (от фашистских налетов), ведь огненный Сталинград был не очень далеко от нас. А в сентябре 1943 года я пошла в первый класс.
У меня в руках сумка, ее мне сшила мама из какой-то дерюжки. В сумке учебники, они еще довоенные. К учебникам мы относились бережно. Никаких почеркушек, ни клякс, ни загнутых углов не было. С бумагой было плохо. Писали в самодельных тетрадях, сшитых из оберточной бумаги или из газет.
Всё для фронта, всё для Победы! В школе у нас были все предметы по программе и даже пение (разучивали маршевые песни), и рисование (помню, первый рисунок на уроке было яблоко), и рукоделие – здесь я вышила птичку, ну точь-в-точь как на старинных полотенцах. А к праздникам мы готовили посылки на фронт – шили варежки на три пальца, шили кисеты нашим бойцам (быть может, и папе кисет).
Писали мы деревянными ручками с железными перышками. А перья были разными: «Лягушка», «Рондо» и «Союз» ( со звездочкой), такое перо тонко-тонко могло писать и не роняло клякс. Но чтобы заиметь такое перышко, нужно было сдать ведро древесной золы. Золу собирали и в школу ее тащили. И тяжело было, и мешкотно, но перышко «Союз» у меня было! Перочистки мы шили сами, старались понаряднее лоскуточки отыскать.
В большую перемену непременно мы выбегали на улицу. Кто лучше бегает, тот дольше не замерзнет. Набегались, запыхались, бежим воду пить. Вода (кипяченая) в баке, а сверху кружка. Звонок, и мы уже на местах. Ура! Что-то новое нам расскажет учительница. По праздникам нам, младшим, давали подарки в школе бесплатные.
А во время экзаменов (мы сдавали экзамены ежегодно начиная с 4-го класса) у двери класса (где сидела экзаменационная комиссия) дежурила нянечка и каждому, кто сдал экзамен, наливала кружку пивных дрожжей. Отстающих в классе у нас не было: «Если не будешь учить уроки, то я напишу папе на фронт, он опечалится», – так говорили нам мамы, и мы понимали, что наша учеба, наши знания нужны для Победы.
Уже потом так и получилось. Так оно и свершилось, ведь Юра Гагарин тоже в войну в школу пошел.
А еще мы ходили к раненым. Пальтишко у меня еще с детского сада, так что рукава до локтей, а длина… Но мама достала из сундука бабушкину покрывную шаль, и теперь мне тепло.
Госпиталь размещается в бывшей нашей школе. Вот где тепло! Отогрелись. И сразу же хоровод. Потом cильно топаем ногами, чтобы всем было ясно, как здорово пулеметчик строчит за синий платочек.
Все смеются, и даже те раненые, которые лежачие. Все хлопают, а мы все вместе трижды повторяем: «Один за всех и все за одного!»
Поем (в конце) нашу, боевую, фронтовую:
Узнай, родная мать,
узнай жена-подруга,
Что бьет и жжет врага
стальная наша вьюга,
Что волю мы несем
в родимые края…
Припев подхватывают бойцы, звенят стекла (затемнение в ту пору было уже снято), а мы поем всё громче и громче:
Из сотен тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину. Огонь! Огонь!
«Огонь» мы уже не поем, мы кричим. И каждый, как командир батареи, дает команду своим бойцам: «Огонь! Огонь!» Так кричим, будто мы на улице в войну играем.
Концерт окончен, мы подходим к раненым. Они улыбаются нам. А мы видим: им так тяжело…
Рядом порошки, как наши (таблеток тогда не было). И написано как в нашей аптеке:
«НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ, ВРАГ БУДЕТ РАЗБИТ, ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ».
Раненые успевают пожать нам руки, гладят по голове, приглашают еще и еще навещать их. А мы, малолетки, – домой. Скорее, скорее к маме, рассказать, что мы видели Героев. ГЕРОЕВ СТАЛИНГРАДА!
А еще мы ходили в поле, собирали колоски. Однажды за нами гнались волки. Лошадь их учуяла, мы припустили – обошлось.
Бывало и так: проснусь ночью, дрожу, аж зубы стучат, плакать хочется.
– Ты чего? – мама спрашивает.
– Холодно…
– А ты к печке (кровать наша стояла у печки) поближе подвинься, она еще теплая. Или давай лучше я тебя обниму.
Хорошо тем, у кого мама рядом, тоска проходит у меня – засыпаю.
Мы были тимуровцами и помогали многодетным семьям красноармейцев. Огород поливали, пололи, дрова пилили и кололи, с маленькими нянчились. Красные звездочки на воротах извещали прохожих, что и здесь есть помощники. Хоть и трудно было (особенно воду таскать), но радостно: мы вместе, мы помогли семье бойца!
9 МАЯ
Мы чувствовали, мы знали, мы верили, что скоро Победа! «Вот на праздник 1-е Мая и будет Победа!» – ждали мы, но прошел майский праздник, началась пасхальная неделя, а мы всё ждем: «Сегодня, сегодня скажут: «Победа!»
В среду я одна дома (мама уже на работе), слышу по радио: «Победа! Победа! Победа!» Я скорей на улицу, но там никого наших нет. «Убежали к мамам», – решила я и помчалась в школу сказать маме: «Победа!» А там уже пусто, детей отпустили домой, правда, старшеклассники сами остались. А я побежала на другие улицы искать наших ребят, но никого не нашла. Оказывается, они побежали на станцию встречать отцов: «Папа, папа, где же папа? Ведь Победа, а где же папа?»
Страна все еще работала и жила по военному времени, и только летом стали возвращаться израненные бойцы и отцы многодетных семей. А на станции все шли и шли теплушки. Поезда чаще всего не останавливались, двери теплушек не открывались. Страна умела хранить военную тайну.
А в сентябре, когда мы уже пошли в школу, мы узнали, что наша Красная Армия разгромила и японских самураев. Позднее (уже будучи взрослой) я читала, что из Германии миллион солдат и офицеров (вспомнилось, как шли и шли теплушки через нашу станцию) по договору с Англией и Америкой отправлялись (вместе с боевой техникой) на Дальний Восток, чтобы помочь союзникам покончить с японской военщиной. Папа мой так и не возвращался.
И только в 1946 году мама сказала мне, что папа пропал без вести.
И все лето мы бегали на станцию и на рынок. На станции мы встречали поезда с военными. А на рынке дяденька (такой с бородой, но без ноги) показывал нам фокус-покус. У него была маленькая лесенка, и по ней спускался клоун. Мы ему копеечки в шапку положим, а он:
«Гитлера от Москвы отогнали,
В Сталинграде окружили,
В Курске разбили и в Берлине флаг на Рейхстаге подняли!
Гитлер капут!!!» – успевает он трижды сказать, пока клоун висит вверх тормашками. И мы кричим: «Гитлеру капут!!!»
Недавно встретила у Николая Рубцова: «И нам подъем объявлен был до срока, и все кричали: «Гитлеру – капут!»
