Мама продолжала работать санитаркой, надо было зарабатывать и мне. Вот и поступила я на станкостроительный завод ученицей токаря. Когда писала заявление, прибавила себе два года – иначе бы не взяли.
Дорогой мой Московский станкостроительный имени Серго Орджоникидзе!..
Давно уже строгие городские власти наложили запрет на фабричные гудки. А в те дни по всей окраине пели они, перебивая друг друга, торжественно и чуточку тревожно.
Утро. Смена.
Толпы людей наполняют и Донской, и Люсиновку, и Шаболовку. Из набитых до отказа трамваев гурьбой высыпают на остановку рабочие.
Вместе со всеми иду к проходной и я – ученица, а потом токарь – Зыка по-заводскому…
Меньше чем за три месяца получила третий разряд и стала работать самостоятельно.
Трудно узнать теперь родной цех. Стены только, может, и сохранились. И прежнее рабочее место не отыскать среди современных станков. Наверное, здесь, поближе к углу, стоял в сорок первом мой старенький обдирочный.
Чтобы управлять станком, подставляла скамеечку. Работать было интересно, но все время хотелось спать – я же еще и в школе училась, уроки допоздна готовила. Однажды, чтобы не заснуть, запустила еще соседний станок и стала переходить по очереди от одного к другому. Пришлось здорово попотеть. Но норму перевыполнила, и вручили мне четыре красных флажка как ударнице. А за досрочное освоение станка выдали премию 75 рублей… Скоро присвоили пятый производственный разряд.
Как-то прислали мальчишек – старше меня по возрасту – осваивать токарное дело. Ох и намучилась я с ними, непутевыми! Один говорит:
– Научишь нас, Зыка, чечетку плясать – будем тебя слушаться.
Чтобы завоевать авторитет, пришлось согласиться. Куда денешься…
Всякое бывало. Но и сейчас, объездив полсвета, прихожу я на свой завод по самой искренней душевной потребности. И пропуском заводским – горжусь.
Спустя годы, лет через двадцать пять, я приехала на гастроли в Тбилиси. Повели меня, как на экскурсию, по цехам крупного авиационного завода. Зашли со свитой и в механический, где шумели мои родные токарные. Поглядела на новые станки и ахнула – куда там равняться на них моему ДИПу! Красавцы, да и только. Подошла к одному, к другому…
– Ну что, Людмила Георгиевна, может, вернетесь в свое детство, поработаете у нас смену-другую, поможем, если что, – молвит кто-то из сопровождающих.
– На смену-другую времени нет, а так могу что-нибудь и выточить на токарном…
– Правда?
– Правда, и только правда, и ничего, кроме правды, – говорю почти серьезно.
– Тогда попробуем, – слышу в ответ.
Подвели к станку, дали заготовку.
– Какая сталь? – спрашиваю.
– Сталь сорок пять.
– Резцы заточенные есть или самой заточить?
– Есть, есть…
– Где техпроцесс или карта операционная?
– Пожалуйста, – суют в руки чертеж.
Вижу, деталь несложная – вал, наверное, редуктора какого-нибудь. Закрепила заготовку в патроне, подвела суппорт, затем защитный экран (техника безопасности превыше всего! – так меня учили), нажала пусковую кнопку и – вперед! В эти минуты я почему-то почувствовала себя оперирующим хирургом в окружении группы ассистентов. Только ассистенты мои стояли неподвижно, молча, словно завороженные, в ожидании чего-то необычного. «Нет, ребята! – думаю, – вам меня на абордаж не взять. Не выйдет. Не такие проверочки на веку своем видывала».
Все положенные операции выполнила, выключила станок, проверила размеры, положила вал на тумбочку, вытерла ветошью руки и взглянула на обалделые лица.
– Вопросы есть? – спрашиваю. Молчание, улыбки. – Вопросов нет. Пошли дальше.
В конце 1943-го, зимой, раненого отца привезли в Москву. После госпиталя он несколько дней провел дома. Как увидел меня – худую, голодную, пошел к знакомому директору хлебозавода, упросил его взять меня к себе.
Я всего две недели там проработала – и сбежала: не по мне это было. Пошла к знакомым по клубу девчонкам, в пошивочную мастерскую. Заказы выполняли разные. Но особенно запомнилось, как шили воротнички для солдатских гимнастерок.
