Товарищи!
Начнем с исторической аналогии.
2 сентября 1945 года Сталин выступил с Обращением к народу по поводу признания Японией себя побежденной, а значит, и успешного полного окончания Второй мировой войны.
Сталин говорил не только о современности, но и напомнил о поражении русских войск в 1904 году, в период Русско-японской войны. Это поражение, отметил он, «легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил».
Очевидно, тогда, в обстановке всеобщего ликования, траурно оттененного печалью о павших, вряд ли кто мог предсказать появление нового, куда более крупного и ядовитого «черного пятна». Я имею в виду пресловутый доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях» на закрытом заседании участников XX съезда КПСС и намеченную им «линию». Этим советский народ, подрастающие поколения были фактически до окончания века отлучены от правды о наиболее продуктивном тридцатилетии нашего послеоктябрьского развития. Мы, коммунисты старшего поколения, знавшие истину или же догадывавшиеся о ее искажении, сорок пять лет ждали, когда наконец настанет ее час. Хотелось бы надеяться, что мы этого часа дождались.
В соответствии с поручением Рабочей группы по подготовке Чрезвычайного, XXXII съезда СКП-КПСС Р.И. Косолапов вносит проект постановления «О решениях XX и XXII съездов КПСС по вопросам «культа личности» и его последствий и продолжает далее.
…Обращает на себя внимание то, что доклад Хрущева только заслушивался, но не обсуждался. Прений по нему не открывали. Участникам заседания трудно было после всего услышанного посмотреть друг другу в глаза, заговорить. Никто не аплодировал. Резолюция голосовалась, можно сказать, «всухую».
Лживо утверждение, будто это был «доклад Центрального Комитета». По словам непосредственного составителя текста Д.Т. Шепилова, «до съезда капитального обсуждения доклада не было». Шепилов, получивший от Хрущева поручение на второй день съезда, 15 февраля, и имевший от него «полный карт-бланш», пользовался при написании только подготовленным ранее материалом П.Н. Поспелова. По предположению Шепилова, окончательно «компоновали доклад помощники Хрущева – Лебедев, Шуйский». Причем от соавторства Шепилов решительно отказывался. «Это, – говорил он о Хрущеве, – целиком и полностью его и только его идея!»… Подтверждается и то, что в начале 70-х годов рассказывал мне бывший член Президиума ЦК Д.И. Чесноков: «Он (Хрущев. – Авт.) обманул ЦК». Если к тому же учесть, что вопрос о «культе» был вытащен вне повестки дня, утвержденной ЦК и съездом, то налицо прямое произвольное нарушение того, во имя чего такое якобы предпринималось, – «норм партийной жизни и принципов коллективности партийного руководства, выработанных великим Лениным».
Но и это еще не все.
Самая, пожалуй, большая, трудноразоблачимая аппаратная хитрость, на которую пошел Хрущев, состояла в том, что антисталинский доклад «состоялся на другой день… после официального закрытия съезда, в обстановке полусекретной, когда уже ушли все иностранные гости, в том числе руководители братских коммунистических партий, и были приглашены сотрудники идеологических отделов ЦК КПСС» (Свидетельство И.С. Черноуцана). К этому моменту были избраны новые ЦК и ЦРК. Иллюзию продолжения съезда создавало то, что доклад о «культе» произносился на утреннем заседании 25 февраля, а состав обоих руководящих органов счетная комиссия оглашала после перерыва. Но в этот день, поскольку голосование состоялось накануне, 24-го, зал являл собой пока что съезд и уже не съезд. Делегатские полномочия исчерпывались с появлением на свет другого Центрального Комитета и лишались постановляющей, партийно-законной силы. Если бы у самого Хрущева жестко спросили, докладом какого ЦК – прежнего или будущего – является то, что он изрекает, он, при всем своем нахрапе, наверняка бы смутился. Так и родилась… резолюция, ущербная и с уставной, и с политической, и с моральной, и с научной точек зрения…
q q q
Товарищи! Вам, конечно, известно постановление V съезда Единой коммунистической партии Грузии о партийной реабилитации Сталина (Гласность. 2001. №3. С. 2). В принципе нельзя не согласиться с его идеей и направленностью. Справедливости ради следует только подчеркнуть, что задолго до этого съезда и его решений вопрос ставили сотни честных и знающих коммунистов из всех республик Советского Союза, и среди них хотелось бы отметить ленинградку Нину Андрееву, москвичей Киру Корнеенкову, Татьяну Хабарову, Алексея Голинкова, днепропетровца Эдуарда Ояперва, одессита Гурама Цушбая. Выдвигался вопрос и перед XXXI съездом СКП-КПСС.
В то же время представляется целесообразным сделать одну оговорку. Лично мне в суждениях о реабилитации Сталина, в целом обоснованных, все же видится некоторая некорректность. Объясняется это тем, что кампания по реабилитации, затеянная еще в 1953 году Н.С. Хрущевым и А.И. Микояном, временами проводилась «чохом», а, попав под эгиду А.Н. Яковлева, и вовсе превратилась в бесстыжее средство оболгания большевиков и советского строя. Согласно ельцинскому Закону от 18 октября 1991 года, реабилитировались лица, осужденные за контрреволюционные преступления, начиная с 25 октября (7 ноября) 1917-го. «Жертвами политических репрессий» стали часто изображаться полицаи и власовцы, «крутые» уголовники – от бандитов до фальшивомонетчиков. Данные о результатах кампании умышленно перепутываются и тщательно скрываются. Яковлев как-то заявил о полутора миллионах «реабилитированных». Стоит ли применять это запачканное слово к прямому морально-политическому преемнику Ленина, нашему вождю? О реабилитации когда-нибудь попросят сами «реабилитанты», да кто им ее даст? Думается, вместо подобных формальных акций надо без устали доводить до людей слово самого Сталина и слово правды о Сталине. Здесь особенно уместен мудрый принцип Спинозы: не плакать, не смеяться, а понимать, – и практика дает тому все более весомые доказательства.
…В развязанной хрущевцами критике «культа личности» Сталина превалируют два обвинения. Первое из них связывается с репрессивными акциями Советского государства, особенно во второй половине 30-х годов; второе вменяет Сталину ответственность за тяжкие поражения Красной армии в битвах 1941–1942 годов.
В своем февральском докладе Хрущев приписал Сталину попытку «теоретически обосновать политику массовых репрессий под тем предлогом, что по мере нашего продвижения вперед к социализму классовая борьба должна якобы все более и более обостряться». Хрущев сослался на доклад Сталина на февральско-мартовском (1937 года) Пленуме ЦК. Удивительно, но в течение 40 лет никто эту ссылку не проверил. Неужто и в самом деле, как говаривал Пушкин, «мы ленивы и не любопытны». В действительности названного тезиса, который без конца тиражировался как «сталинский», ни в докладе Сталина, ни в его заключительном слове нет. Верно то, что Сталин отмечал необходимость «разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится все более и более ручным». Подчеркивал Сталин и то, что «если один конец классовой борьбы имеет свое действие в рамках СССР, то другой ее конец протягивается в пределы окружающих нас буржуазных государств. Но «теории обострения» во второй половине 30-х годов, то есть когда в СССР уже было обеспечено абсолютное преобладание социалистических форм хозяйства и принята Конституция победившего социализма, он не выдвигал, а выступал против «теории затухания». Вы как политики, надеюсь, хорошо чувствуете этот нюанс.
Нам незачем выгораживать Сталина и изображать его этакой беспечной беззубой овечкой. На январском (1933 года) Пленуме ЦК и ЦКК, говоря об итогах первой пятилетки и необходимости всемерной зашиты общественной собственности как священной и неприкосновенной основы нашего строя, он, и правда, выдвинул тезис: «Уничтожение классов достигается не путем потухания классовой борьбы, а путем ее усиления», – и призвал «иметь в виду, что рост мощи Советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов». Но действовал он конкретно-исторически. Усиление или ослабление классовой борьбы – причем в меняющихся, подчас новых, не знакомых ранее формах, – зависело от степени упрочения Советской социалистической системы, от ее устойчивости, а она, как показал опыт последних десятилетий XX века, никогда не была постоянной, неизменно гарантированной величиной. Сталин это хорошо понимал. Он был гибким диалектиком, в то время как Хрущеву в этом смысле, говоря по-русски, медведь на ухо наступил…
Любимой игрой оппортунистов и антисоветчиков всех мастей, в которой задействована ложь фантастических размеров, стала цифирь, якобы отображающая число репрессированных большевизмом. Рекорд тут поставил Юрий Карякин – 120 миллионов человек. Есть «свидетельства» и поскромнее – Александр Солженицын и Рой Медведев довольствуются показателем, меньшим примерно вдвое. При населении СССР перед войной 190–195 миллионов и это выглядит внушительно. Остаются недоуменные вопросы: кто воевал, кто трудился в тылу, кто остался в живых, кто восстанавливал народное хозяйство, откуда взялся народ, который до развала Советского Союза готов был взять 300-миллионную высоту?
q q q
В свете новейших изысканий (прежде всего В.Н. Земскова и И.В. Пыхалова) считаю своим долгом дать здесь объективную справку. Так, число приговоренных к высшей мере наказания в 1921–1953 годах (периоды окончания Гражданской войны, НЭПа, коллективизации, Великой Отечественной) близко к 800 тысячам. Части этих лиц смертная казнь заменялась заключением на сроки 10–15 лет. В 1934–1940 годах таких заключенных насчитывалось в лагерях от 4 до 7 тысяч (см.: Пыхалов И.В. «Время Сталина: факты против мифов». Л., 2001. С. 19,10).
Контингент пресловутого «архипелага ГУЛАГ» в марте 1953 года составлял 2,5 миллиона человек, несколько больше полутора процентов населения страны. Любопытно сопоставить эти данные с сегодняшним положением дел в США. На конец 1999 года в «цитадели прав человека» зафиксировано два миллиона заключенных, вдвое меньше на 100 тысяч населения (около 0,75%), чем у нас при Сталине (см.: там же. С. 16). Но и страна другая, и эпоха не та. Одно дело – государство и общество, претерпевшее в течение полувека на своей территории драмы трех революций и двух мировых войн, едва залечившее раны последней из них, и совсем иное – государство и общество, сумевшее два века оставаться в стороне от разорительных вторжений, извлечь колоссальный экономический выигрыш от сражений на чужих континентах и занять уникально выгодные геополитические позиции…
До сих пор историки в долгу перед народом, не дав должной принципиальной оценки двух негативных явлений в советском прошлом, – фактов массового доносительства в 30-х годах и фактов изменничества – в начале 40-х.
Явление доносительства было отмечено в известном, долго замалчивавшемся постановлении январского (1938 года) Пленума ЦК ВКП(б). В нем верно указывалось, «что многие наши парторганизации и их руководители до сих пор не сумели разглядеть и разоблачить искусно замаскированного врага, старающегося криками о бдительности замаскировать свою враждебность и сохраниться в рядах партии – это во-первых, – и, во-вторых, стремящегося путем проведения мер репрессий перебить наши большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в наших рядах».
Кто, к примеру, побуждал упомянутую в документе заведующую отделом Ростовского обкома Шестову инспирировать исключение из партии 30 безвинных коммунистов пединститута? Какая сила заставила секретаря Киевского обкома Кудрявцева провоцировать половину городской парторганизации подать политически компрометирующие заявления на другую ее половину? «Демократская» журналистика вылепила, в частности, из Михаила Кольцова и Всеволода Мейерхольда – фигур, по-настоящему крупных и заслуженно популярных, – кумиров, святых великомучеников. Но у всего этого выпячивается и другая сторона. Кольцов, уличенный руководителем интербригад Андре Марти в связях с испанскими троцкистами, после второго допроса и месячной паузы стал давать показания на (назову только известные имена) подругу Маяковского Лилю Брик, ее мужа Осипа и сестру (жену Арагона) Эльзу Триоле, на пушкиниста Зильберштейна, писателей Вишневского, Ставского, Пастернака, Эренбурга, Бабеля, Евгения Петрова, Кирсанова и Алексея Толстого, на кинорежиссера Кармена, артистов Сац, Берсенева и Гиацинтову, дипломатов Литвинова, Майского и Потемкина, на ряд военных, даже на свою жену Марию Остен (см.: Сопельняк Б. «Смерть в рассрочку». М., 1998. С. 149 и др.).
Похоже вел себя Мейерхольд. На допросах он говорил о своем «антисоветском влиянии» и о якобы близких настроениях Эйзенштейна, Охлопкова, Дикого, Гарина, Олеши, Пастернака, Шостаковича, Шебалина, Сейфуллиной, Кирсанова, Всеволода Иванова, Федина, Эренбурга и др. Правда, потом Всеволод Эмильевич от этих наветов отказался (см.: там же. С. 238 и др.), они не помешали перечисленным деятелям внести свой вклад в золотой фонд советской культуры. Но как вела себя прочая доносительская мошкара (имя ей – легион), мы и поныне почти не знаем.
Без тщательного социологического изучения ее следов в архивах – этой стихийной отрыжки классовой борьбы и буржуазно-обывательской психологии – нам не уяснить всех причинно-следственных связей того, что столько лет приписывается «культу личности». Пожалуй, отчасти прав историк В.Т. Логинов, которого никак нельзя причислить к «сталинистам». «Террор 1937 года имеет свою логику, – рассуждал он. – Сталин вряд ли планировал репрессии в таких масштабах. Но террор – как снежный ком. Берут одного, он с испугу называет еще десять человек, значит, их тоже нужно брать, они тоже кого-то называют, цифры растут»… Тут историкам, как говорится, еще пахать и пахать.
В декабре 1977 года мне довелось беседовать с В.М. Молотовым, которому тогда шел 88-й год. Вячеслав Михайлович по-прежнему искренне считал предвоенную кадровую чистку правильной в целом мерой, предотвратившей образование в стране «пятой колонны». «Иначе мы потерпели бы поражение», – сказал он. Подобное мнение в предсмертном интервью с горечью выразил со своей стороны Гитлер (см.: «Война и мы». Кн. 2. М., 2001. С. 84). Повторяли его и наши союзники. Если и при этих условиях, по некоторым сведениям, на германских фашистов работало до 1,5 миллиона предателей Родины (см.: Семиряга М.И. «Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны». М., 2000. С. 782), можно представить себе, какой опасности мы избежали. Ваш покорный слуга не стал бы говорить об этих вещах, если бы осенью 1942 года не наблюдал в оккупированной маленькой Элисте формирование немецкой полиции и двух фронтовых эскадронов преимущественно из дезертиров кавалерийской дивизии полковника Хомутникова, если бы не видел двух городских голов – русского, по фамилии Труба, и калмыка Цуглынова, не был на похоронах сотен жертв четырехмесячного гитлеровского террора…
q q q
Полтора десятилетия «перестройки» и «реформ», во многом мотивированных жупелом сталинизма, привели нас, дав соответствующий фактический материал, к необходимости новых выводов и обобщений. Самое важное из них состоит в том, что результатом хрущевско-горбачевских переворотов явилось не затухание или же прекращение, а, напротив, усиление и обострение классовой борьбы. Перевод ее на качественно новую ступень с реставрацией социального антагонизма в его наиболее вульгарном и контрастном виде, когда преступной плутократии объективно противостоит коварно ограбленная и психологически зачумленная масса пролетаризуемого населения.
Для вас не открытие старое марксистское положение о трех основных формах классовой борьбы – экономической, политической и идеологической. Это положение Ленин конкретизировал определением пяти новых специфических форм классовой борьбы в эпоху диктатуры пролетариата. Таковыми явились: а) подавление сопротивления эксплуататоров, б) гражданская война, в) нейтрализация мелкой буржуазии, первоначально крестьянства, г) использование на службе пролетариату профессионалов из буржуазии, д) воспитание новой дисциплины (см.: ПСС. Т. 39. С. 261-264). К началу 80-х годов в литературе считалось, что из этих форм сохраняется только последняя – воспитание новой дисциплины, да и то правящая партноменклатура всякий раз поеживалась при упоминании о ее классовой сущности.
Выплеск классовой борьбы во второй половине 80-х, заставший наши кадры врасплох, связан и с тем, что теоретическая работа на тему ее дальнейшей модификации фактически оказалась на нуле, а вместе с ней и трезвое понимание происходящего.
Еще в ноябрьском (1938 года) постановлении Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», подписанном Молотовым и Сталиным, вскрывались факты безответственного отношения к следственному производству и грубого нарушения установленных законом процессуальных правил. В нем указывалось на подрывную деятельность в органах НКВД и Прокуратуры чужеродных элементов, которые «сознательно извращали советские законы, совершали подлоги, фальсифицировали следственные документы, привлекая к уголовной ответственности и подвергая аресту по пустяковым основаниям и даже вовсе без всяких оснований, создавали с провокационной целью «дела» против невинных людей, а в то же время принимали все меры к тому, чтобы укрыть и спасти от разгрома своих соучастников по преступной антисоветской деятельности».
Как и в январском постановлении ЦК, в этом документе сталинское руководство приближалось к пониманию двойственности известных карательных мер и к ведению новых зигзагов классового противостояния. Однако Сталин и его соратники еще не вывели из всего этого тезис о чужеродном (бело-националистическом и оппортунистическом) проникновении в правоохранительные структуры как еще одной, развившейся уже после Ленина, форме классовой борьбы. Между тем для них не были тайной идущие извне директивы о внедрении со стороны как белогвардейской эмиграции (в частности РОВС), так и троцкистских центров. Финал нам известен. Это – навешивание на Сталина и партию всех жертв войн, эпидемий и социальных конфликтов (в том числе погибших в схватке с фашизмом); это – «реабилитация» подчас заведомых негодяев и недругов трудящихся; это – рассеянный склероз и морально-политический паралич ЦК и КГБ в 1991 году.
q q q
Другой формой классовой борьбы, не отмеченной ранее, нельзя не признать чужеродное проникновение в мозговые структуры партии и государства, особенно Академии наук, со второй половины 50-х годов. Мало того, что после смерти Сталина партию ни разу не возглавил сопоставимый деятель, совмещающий способности дальновидного теоретика с широким кругозором и крупнейшего организатора производства и общественной жизни. Грамотные обществоведы вообще перестали фигурировать в высшем руководстве КПСС.
На последнем присталинском (XIX) съезде в Президиум ЦК было избрано пятеро таковых (О.В. Куусинен, И.В. Сталин, М.А. Суслов, Д.И. Чесноков, П.Ф. Юдин), однако в марте 1953 года они все (почивший Сталин не в счет) были оттуда удалены. Возвращение в этот орган Суслова (1956), а потом и Куусинена (1961), в сущности, ничего не добавило – Суслов, умерший в январе 1982 года, не отличался новаторским типом мышления, Куусинен же, видимо, вспомнив свою социал-демократическую молодость, «отличился» умозрительным упразднением диктатуры пролетариата (см.: Бурлацкий… С. 37-39, 41-42), что тяжко потом сказалось на судьбах советской системы.
В 1972 году кандидатом в члены Политбюро (переименованный Президиум) был избран историк Б.Н. Пономарев, но он не улучшил погоду. Спустя полтора десятилетия, в 1987 году, в этом качестве там появился могильщик большевизма А.Н. Яковлев, что символизировало «начало конца». Почти сорок лет высшее руководство КПСС, отказавшись от самостоятельного стратегического анализа и планирования, довольствовалось популяризаторскими поделками референтов, консультантов и помощников, выдаваемыми за коллективную мудрость партии, и попирало свою обязанность вести страну согласно предписаниям достоверной передовой теории. Надо ли удивляться, что почти вся эта «умственная» челядь, выброшенная со Старой площади в августе-91, стала искать себе убежище не в протестующем «простонародье», а в комфортабельном Фонде Горбачева?
В качестве третьей из новейших форм классовой борьбы я назвал бы целеустремленное отщепление партии от рабочего класса, противопоставление рабочего класса партии, его дробление и разобщение вплоть до утраты им адекватного самосознания и своего общественного лица. Шахтерские забастовки 1989 года и поведение профсоюзов в дальнейшем – наглядный тому пример.
Вы видите, что рассмотрение сегодня решений XX–XXII съездов о «культе личности» окрашивается мрачными тонами буржуазно-бюрократической контрреволюции рубежа XX–XXI веков. Догадывались ли, знали ли мы о ее возможности задолго до того, как она на нас обрушилась? Несомненно. «Мы не знаем, – писал Ленин 6 октября 1917 года, то есть в канун успешного восстания, – победим ли мы завтра или немного позже… Мы не знаем, как скоро после нашей победы придет революция на Западе. Мы не знаем, не будет ли еще временных периодов реакции и победы контрреволюции после нашей победы, – невозможного в этом ничего нет – и потому мы построим, когда победим, «тройную линию окопов» против такой возможности» (ПСС. Т. 34. С. 374). Такой «тройной линии окопов» у партии, которая не пересмотрела поспешные хрущевские заявления об «окончательной» победе социализма (XXI съезд) и об отмене диктатуры пролетариата (XXII съезд), увы, не оказалось.
В июне 1925 года слушатели Свердловского университета спросили Сталина о возможности нашего перерождения в условиях временной стабилизации мировой капиталистической системы. Сталин ответил на этот вопрос утвердительно и указал на три опасности, существующие и вне связи со стабилизацией:
«а) опасность потери социалистической перспективы в деле строительства нашей страны и связанное с этим ликвидаторство;
б) опасность потери международной революционной перспективы и связанный с этим национализм;
в) опасность падения партийного руководства и связанная с этим возможность превращения партии в придаток государственного аппарата».
Смею утверждать, что все эти опасности были реализованы в 1985–1991 годах…
q q q
Теперь несколько слов о поведении Сталина в начале Великой Отечественной войны.
Знал ли Сталин о неизбежности и времени фашистского нападения на СССР? Да, знал.
Верил ли он Гитлеру? Нет, не верил.
Принимал ли необходимые меры по укреплению обороноспособности страны? Да, принимал. 5 мая 1941 года на встрече с выпускниками военных академий Сталин, по сути, прямым текстом предупредил, что советским воинам надлежит похоронить миф о «непобедимости» германской армии (см.: Новое время. 1991. №19. С. 37-38). Вместе с тем он считал, что Красная армия в материально-техническом отношении будет в состоянии нанести поражение врагу только через полтора года. Это, кстати, поразительно подтвердилось на примере Сталинградской операции. 7 ноября 1941 года в осажденной Москве Сталин обещает решающий поворот через «несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик», а через год, 19 ноября 1942-го, начинается знаменитое наступление Донского фронта во главе с К.К. Рокоссовским.
Веет притворством за версту от попыток взвалить на Сталина вину за взлом фашистами нашей линии обороны на рассвете 22 июня 1941 года. Дело в том, что он в рамках своей компетенции «не занимался непосредственно оперативно-тактическими вопросами вооруженных сил, никогда не инспектировал войска, не проверял их боеготовность, полностью полагаясь в этом деле на наркомат обороны…» Не его вина, что НКО (С.К. Тимошенко) не контролировал должным образом исполнение ускоренных мероприятий по повышению боеспособности войск на западной границе, в том числе распоряжения Генерального штаба (Г.К. Жуков) от 18-го и собственного приказа от 19 июня о приведении войск в боевую готовность. По мнению адмирала флота СССР Кузнецова Н.Г., поведение которого в момент агрессии явилось образцовым, «И.В. Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах» (см.: «Война и мы». Кн. 1. М., 2000. С. 677). Преступной халатностью тогда «прославился» командующий Западным особым военным округом Д.Г. Павлов.
Хрущев оболгал Сталина, приписав ему пораженческое настроение после первых тяжелых неудач на фронтах (см.: Известия ЦК КПСС. 1989. №3. С. 148-149). Имеются свидетельства, что 22 июня застало его больным острой формой ангины. В то же время, согласно тетради записи лиц, принятых Сталиным, 21-го у него побывало 11, 22-го – 15 лиц (кое-кто из них по 2–3 раза).
q q q
Высказывалось мнение, что не Молотов, а Сталин должен был выступить по радио в первый день войны. Но это было бы неверно тактически. Сталинская речь 3 июля, то есть на двенадцатый день войны, явилась непревзойденным шедевром сердечного обращения к каждому соотечественнику, емкой программой достижения успеха в борьбе. Подобную разработку, как и принятую 29 июня директиву Совнаркома и ЦК партийным и советским организациям прифронтовых областей, не мог подготовить растерявшийся, подавленный человек.
Было, однако, еще одно, кардинальное обстоятельство, которое до сих пор ускользает (или же преднамеренно упускается) из поля зрения исследователей. Речь идет о классовой борьбе на международной арене, приобретшей после Октября характер противостояния двух систем.
Сталин неплохо разбирался в истории войн. И есть основания полагать, что перед его мысленным взором не раз вставала картина сражения при Каннах и на Перекопе, панорама маневрирования пространством в Отечественной войне 1812 года и начало Первой мировой. Известно, что Россия не объявляла в 1914 году войну Германии. Войну объявила Германия, и притом под предлогом, что в России приступили к мобилизации. Сталина, по-видимому, очень сдерживал – признаков этого достаточно – именно данный прецедент.
Главное же состояло вот в чем. Больше, чем конъюнктурных военных неудач, Сталин опасался объединения крупнейших империалистических держав – Англия в это время воевала с Гитлером, захватившим всю континентальную Европу; США, не участвуя в войне, служили как бы ее заокеанским тылом, – альянса мирового капитала против Советского Союза. На сей счет у него было более чем достаточно «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» (Пушкин). Перед Сталиным маячил пример Польши, которая в 1938 году беспечно поучаствовала с Германией в разделе Чехословакии, а в 1939-м, отвергнув возможность советской помощи, сама стала жертвой недомыслия своих правителей. В докладе 6 ноября 1941 года Сталин упомянул и пример «Франции, правители которой, дав себя запугать призраком революции, с перепугу положили под ноги Гитлера свою родину, отказавшись от сопротивления. Немецко-фашистские стратеги думали, – подчеркнул Сталин, – что то же самое произойдет с Великобританией и США. Небезызвестный Гесс для того, собственно, и был направлен в Англию немецкими фашистами (май 1941 года. – Авт.), чтобы убедить английских политиков примкнуть ко всеобщему походу против СССР». Сталин вряд ли считал себя вправе выступить перед народом, не проведя глубокий внешнеполитический зондаж. 3 июля он смог уже уверенно доложить о предпосылках создания мощной антигитлеровской коалиции.
Мао Цзэдун как-то сказал, что лягушка, сидящая на дне колодца, утверждает, что небо величиной с колодец. Так и практически все «критики» Сталина. Стратеги, в лучшем случае военные, а то и просто склочники, они не выходили на уровень геополитической, всемирно-исторической стратегии. Им было важно выиграть одно либо несколько сражений в армейском, фронтовом или межфронтовом диапазоне, – Сталин должен был выиграть, в том числе за счет постановки тыловой, народно-хозяйственной и дипломатической работы, в целом всю войну. И не только ее. Задача высвечивалась намного шире. Следовало вывести новый строй из капиталистического окружения и вызываемой им международной изоляции, помочь ему утвердиться как мировой системе, создать гарантии его неустранимости и прогресса.
Смешно сейчас читать пахнущие троцкизмом заявления о том, будто «Сталин напирал на национальный фактор, считая его самодовлеющим» (Альтернативы. 2001. №2. С. 122), вирши, в которых игнорируется реальный исторический процесс. По Ленину, «интернационализм на деле один и только один: беззаветная работа над развитием революционного движения и революционной борьбы в своей стране, поддержка (пропагандой, сочувствием, материально) такой же борьбы, такой же линии, и только ее одной, во всех без исключения странах». Яснее вроде бы не скажешь. «Все остальное, – добавлял Ленин, – обман и маниловщина» (ПСС. Т. 31. С. 170). В отличие от Троцкого, который видел в Родине всего лишь материал для подтопки мировой революции, Сталин поступал как раз по Ленину. Он укреплял и расширял базу социалистической общественной системы в СССР, раздвигал горизонты мировой революции на территориях многих европейских и азиатских стран, включая сюда миллиардный Китай. Неужто так уж трудно, когда речь заходит о Сталине, отличить человеческий голос от лягушачьего кваканья?..
q q q
Признаться, мое знакомство с хрущевским докладом весной 1956 года оставило впечатление произвольно-эклектического набора фактов под соусом давней аппаратной интриги и сведения счетов. С тех пор это впечатление многократно усилилось. Его основательно укрепили бесчисленные мифы, которые охотно мультиплицировались буржуазно-ревизионистскими СМИ. Перечислим наиболее ходкие из них.
Миф первый: отношения со Сталиным Ленин якобы прервал своей запиской от 5 марта 1923 года. Такого эффекта Хрущев добился, процитировав этот документ и отказавшись его комментировать. Миф опровергается фактически и документально, о чем я писал в «Правде».
Миф второй: Ленин, возможно, был отравлен Сталиным. Во всяком случае, Сталин был готов по просьбе тяжелобольного Ильича доставить ему яд. Автор этого мифа – Троцкий. Миф опровергается запиской Сталина в Политбюро от 21 марта, на которой, кстати, есть подпись читавшего ее Троцкого.
Миф третий: Сталин-де причастен к убийству С.М. Кирова. Любимая игрушка А.Н. Яковлева. Опровергнута рядом публикаций, среди которых наиболее фундированной и убедительной является работа А.А. Кирилиной «Рикошет, или Сколько человек было убито выстрелом в Смольном» (СПб., 1993).
Миф четвертый: Сталин был агентом царской охранки. В отдельных публикациях фигурировала даже «его» жандармская кличка – Фикус, в действительности принадлежавшая некоему Ерикову-Бакрадзе. Основной документ, содержащий этот «компромат», датирован 12 июля 1913 года и вытащен на страницы «Московской правды» Г. Арутюновым и Ф. Волковым. По целому ряду несомненных признаков он аттестуется как фальшивка. В частности, в этом небольшом тексте семь раз упоминается свежий тогда псевдоним Сталин, хотя вся связанная со Сталиным жандармская переписка тех лет именует его по первоначальной фамилии Джугашвили.
Миф пятый: известный русский врач В.М. Бехтерев якобы, осмотрев Сталина, назвал его параноиком. Автор мифа – академик Н.П. Бехтерева, внучка знаменитости, сама опровергла его в печати (см.: «Аргументы и факты». 1995. №32. С. 2-3).
И так далее и тому подобное…
Спрашивается: не слишком ли много всего такого изливается и обрушивается на одного человека?
«Все необыкновенное мешает людям жить так, как им хочется», – писал о восприятии Ленина обывателями Максим Горький. Ношу, которую 30 лет держал на своих плечах, свято чтя заветы Учителя, Сталин, «обыкновенной» не назовешь. На его жизненном счету две исторических «мелочи»: 1) создание устойчивого трудового товарищеского сообщества с лучшей в мире системой управления и динамикой роста; 2) победа над ударными отрядами мирового империализма на западе и на востоке с искусным маневром по временному привлечению на свою сторону других соперничающих империалистических держав, «Владимир Ленин был человеком, который так помешал людям жить привычной для них жизнью, как никто до него не умел сделать это. Ненависть мировой буржуазии к нему обнаженно и отвратительно ясна, ее синие, чумные пятна всюду блещут ярко. Отвратительная сама по себе, эта ненависть говорит нам о том, как велик и страшен в глазах мировой буржуазии Владимир Ленин – вдохновитель и вождь пролетариев всех стран» (Ленин В.И. и Горький А.М. Письма, воспоминания, документы. М., 1958. С. 240-241). Эти же чувства переносятся и на «наследника его силы» (Горький) – Сталина. Лицемеря по поводу ГУЛАГа и «слезинки ребенка», хапуги и паразиты всяческого сорта прибирают к рукам все, что «плохо лежит», пускают кровь там, где им заблагорассудится, понуждают народы России терять, как на войне, от необеспеченности существования и потери будущего по миллиону жизней в год. Однако прав был белорусский поэт Кондрат Крапива: «Каб сонца засланіць – вушэй аспіных мала».
q q q
В заметках 1919 года о диктатуре пролетариата Ленин записал:
«Борьба до конца или «отболтаться» (Каутский К., мелкая буржуазия, «социалисты»)» (ПСС. Т. 39. С. 262). Именно в этом предложении выражается сейчас водораздел между коммунистами и оппортунистами.
Никто не скажет, что у Сталина не случалось ошибок, и порой серьезных. Но выявлять их надо в интересах «борьбы до конца», а не ради самоедского или самооправдательного «отбалтывания».
Первое, на что, мне кажется, следовало бы обратить внимание, – это необходимость иметь отлаженный механизм самоочищения и самообновления партии. До XVIII съезда ВКП(б) (1939) она как правящая партия применяла метод массовой чистки. Однако при чистке середины 30-х годов, как признал сам Сталин, «к сожалению, ошибок оказалось больше, чем можно было предположить». И чистки, перепутав их с репрессиями, вместо того, чтобы гуманизировать и совершенствовать их методику, отменили. Во время войны погибло свыше трех миллионов коммунистов – в два раза больше, чем было представлено на XVIII съезде. Чистки (очевидно, с поправками на изменившийся персональный состав партии и послевоенные социальные сдвиги) стали вновь необходимы. Но к подобной практике не вернулись, и это имело свои отрицательные последствия.
Второе – представляется поспешным вывод XIX съезда (1952), при мотивировании замены названия партии ВКП(б) на КПСС, о том, что «меньшевистская партия в СССР давно уже сошла со сцены…» (КПСС в резолюциях… С. 518). Разумеется, об организационно обособленном меньшевизме в начале 50-х годов не могло быть и речи. Но с дистанции десятилетий отлично видно, что меньшевистское идейно-политическое и, если угодно, нравственное течение в партии как в левом (троцкизм), так и в правом (социал-либерализм) его вариантах продолжало существовать. Временами оно находилось в полупридушенном состоянии, а временами – крепло и наглело. Припомните: последний Пленум ЦК КПСС 25 июля 1991 года позволил Горбачеву «вмазать» партии, в сущности, социал-демократический проект Программы, ревизовать оценки спора «большевики-меньшевики». Отбить этот идеологический гол в свои ворота ЦК уже не сумел.
По мнению ветеранов сталинского ЦК, еще в те поры в руководстве на правую ножку начинали хромать (выражение Шолохова) Берия и Маленков. Им неплохо подхрамывал эластичный Микоян. Как нельзя кстати для этой группочки рядом был выдвинут Сталиным Хрущев. Его эстафету через пару десятилетий и подхватил «наш Михаил Сергеевич». Меньшевизм, отливающий всеми цветами радуги, жив и поныне.
Третье: Сталин, прежде всего в период первых пятилеток и вой-ны, великолепно справился с выковкой для промышленности и армии командных кадров новейшей формации. Этому внешне противоречат данные о предвоенных репрессиях в офицерском корпусе. Но, во-первых, из примерно 19 тысяч уволенных из армии по политическим мотивам более 9 тысяч было возвращено в строй в 1938–1939 годах. Во-вторых, нехватка подготовленных командиров перед войной, которую «демократы» объясняют репрессиями, вызывалась резким увеличением в тот момент численности войск, их штатных потребностей куда больше, чем какими-либо другими причинами. В-третьих, безусловно болезненные процессы кадровых перемен имели – помимо ликвидации военно-троцкистского заговора – и другие положительные результаты. В составе генералитета число лиц с академическим образованием повысилось с 29% до 52% (см.: Пыхалов… С. 54). Это в немалой степени сказалось, – естественно, по мере приобретения опыта современной войны, – на общих итогах фронтовых операций, особенно 1943–1945 годов.
q q q
В чем Сталин не преуспел – и об этом надо сказать со всей определенностью, – так это в подготовке себе и своим соратникам достойной партийной смены. Если даже один из апологетов Хрущева считает, что «этому чрезвычайно мужественному и активному политическому деятелю не хватало ни мужества, ни образования, ни знаний для того, чтобы стать еще и политическим мыслителем» (Бурлацкий… С. 191-192), то что должны сказать мы? Крупным, и притом самостоятельным политическим мыслителем и организатором должен быть всякий, кто берется за рычаги (или же кому они доверяются) руководства Коммунистической партией и социалистическим государством. Это вытекает не из благих пожеланий, а из объективной природы данной партии и данного государства. Любители и карьеристы должны тут выбраковываться беспощадно. Иначе, как жестоко показала нам жизнь, «культ личности» сменяется «культом» без личности, переходящим в свою очередь в культ наличности…
«Как-то в 1947 году, – вспоминал Микоян, – Сталин выдвинул предложение о том, чтобы каждый из нас подготовил из среды своих работников 5–6 человек, таких, которые могли бы заменить нас, когда ЦК сочтет нужным это сделать. Он это повторял несколько раз, настаивал» (Прибытков В. «Аппарат». СПб, 1995. С. 81). Но, судя по всему, перспективность этого предложения и недооценивалась, и отпугивала, и саботировалась В отличие от Ленина, после Сталина, оказавшегося пленником бюрократии и ее жертвой, не осталось надежной молодой когорты, продвинутой на ключевые позиции, которая умело поведет дело дальше.
Вы, товарищи, конечно, отчетливо помните долгую возню «демократов» с «завещанием Ленина», из которого выхватывалось всего два момента – предложение сместить Сталина с поста Генерального секретаря и «изменение всей нашей точки зрения на социализм», истолковываемое в духе рыночного ревизионизма.
А оставил ли Сталин свое «завещание»? Конечно!
Это – общеметодологические и морально-политические установки работы «Марксизм и вопросы языкознания» (1950); это – «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952); это – речь на XIX съезде КПСС, направляющая в общее русло эпохи перехода от капитализма к социализму во всемирном масштабе борьбу за демократию и борьбу за национальное освобождение.
Произошла трагедия. Те, кто наследовал его власть, не наследовали его дух. С ним же лично повели себя более чем неблагородно. Впавший в бессознательное состояние старик в течение полусуток пролежал без медицинской помощи. Снятие его со всех постов произвели еще до кончины. Спустя некоторое время выяснились и другие подробности, подтверждающие, что уйти из жизни ему «помогли»…
Заканчивая свой доклад, хочу, товарищи, попросить вас не воспринять его как ностальгическое возвращение в прошлое, как попытку увести вас от жгучей повседневности. Наоборот, не разобравшись в поставленных вопросах, мы не сумеем как следует понимать друг друга, объясняться и достигать взаимопонимания с более молодыми, иначе говоря, уверенно торить тропу в будущее. Сталин и сегодня – наше оружие, и его недопустимо доверять дуракам, невеждам и подлецам. Со Сталиным и надо обращаться, как с оружием, эффективным и опасным, обоюдоострым, требующим знания, честности и умения.
Поэтому и прошу вас поддержать вносимую резолюцию.
Воспроизведено с издания:
Р.И. Косолапов –
«Слово товарищу Сталину»
«О решениях XX и XXII съездов КПСС по вопросу «О культе личности и его последствиях» на Чрезвычайном XXXII съезде СКП-КПСС 21 июля 2001 года
Товарищи!
Начнем с исторической аналогии.
2 сентября 1945 года Сталин выступил с Обращением к народу по поводу признания Японией себя побежденной, а значит, и успешного полного окончания Второй мировой войны.
Сталин говорил не только о современности, но и напомнил о поражении русских войск в 1904 году, в период Русско-японской войны. Это поражение, отметил он, «легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил».
Очевидно, тогда, в обстановке всеобщего ликования, траурно оттененного печалью о павших, вряд ли кто мог предсказать появление нового, куда более крупного и ядовитого «черного пятна». Я имею в виду пресловутый доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях» на закрытом заседании участников XX съезда КПСС и намеченную им «линию». Этим советский народ, подрастающие поколения были фактически до окончания века отлучены от правды о наиболее продуктивном тридцатилетии нашего послеоктябрьского развития. Мы, коммунисты старшего поколения, знавшие истину или же догадывавшиеся о ее искажении, сорок пять лет ждали, когда наконец настанет ее час. Хотелось бы надеяться, что мы этого часа дождались.
В соответствии с поручением Рабочей группы по подготовке Чрезвычайного, XXXII съезда СКП-КПСС Р.И. Косолапов вносит проект постановления «О решениях XX и XXII съездов КПСС по вопросам «культа личности» и его последствий и продолжает далее.
…Обращает на себя внимание то, что доклад Хрущева только заслушивался, но не обсуждался. Прений по нему не открывали. Участникам заседания трудно было после всего услышанного посмотреть друг другу в глаза, заговорить. Никто не аплодировал. Резолюция голосовалась, можно сказать, «всухую».
Лживо утверждение, будто это был «доклад Центрального Комитета». По словам непосредственного составителя текста Д.Т. Шепилова, «до съезда капитального обсуждения доклада не было». Шепилов, получивший от Хрущева поручение на второй день съезда, 15 февраля, и имевший от него «полный карт-бланш», пользовался при написании только подготовленным ранее материалом П.Н. Поспелова. По предположению Шепилова, окончательно «компоновали доклад помощники Хрущева – Лебедев, Шуйский». Причем от соавторства Шепилов решительно отказывался. «Это, – говорил он о Хрущеве, – целиком и полностью его и только его идея!»… Подтверждается и то, что в начале 70-х годов рассказывал мне бывший член Президиума ЦК Д.И. Чесноков: «Он (Хрущев. – Авт.) обманул ЦК». Если к тому же учесть, что вопрос о «культе» был вытащен вне повестки дня, утвержденной ЦК и съездом, то налицо прямое произвольное нарушение того, во имя чего такое якобы предпринималось, – «норм партийной жизни и принципов коллективности партийного руководства, выработанных великим Лениным».
Но и это еще не все.
Самая, пожалуй, большая, трудноразоблачимая аппаратная хитрость, на которую пошел Хрущев, состояла в том, что антисталинский доклад «состоялся на другой день… после официального закрытия съезда, в обстановке полусекретной, когда уже ушли все иностранные гости, в том числе руководители братских коммунистических партий, и были приглашены сотрудники идеологических отделов ЦК КПСС» (Свидетельство И.С. Черноуцана). К этому моменту были избраны новые ЦК и ЦРК. Иллюзию продолжения съезда создавало то, что доклад о «культе» произносился на утреннем заседании 25 февраля, а состав обоих руководящих органов счетная комиссия оглашала после перерыва. Но в этот день, поскольку голосование состоялось накануне, 24-го, зал являл собой пока что съезд и уже не съезд. Делегатские полномочия исчерпывались с появлением на свет другого Центрального Комитета и лишались постановляющей, партийно-законной силы. Если бы у самого Хрущева жестко спросили, докладом какого ЦК – прежнего или будущего – является то, что он изрекает, он, при всем своем нахрапе, наверняка бы смутился. Так и родилась… резолюция, ущербная и с уставной, и с политической, и с моральной, и с научной точек зрения…
q q q
Товарищи! Вам, конечно, известно постановление V съезда Единой коммунистической партии Грузии о партийной реабилитации Сталина (Гласность. 2001. №3. С. 2). В принципе нельзя не согласиться с его идеей и направленностью. Справедливости ради следует только подчеркнуть, что задолго до этого съезда и его решений вопрос ставили сотни честных и знающих коммунистов из всех республик Советского Союза, и среди них хотелось бы отметить ленинградку Нину Андрееву, москвичей Киру Корнеенкову, Татьяну Хабарову, Алексея Голинкова, днепропетровца Эдуарда Ояперва, одессита Гурама Цушбая. Выдвигался вопрос и перед XXXI съездом СКП-КПСС.
В то же время представляется целесообразным сделать одну оговорку. Лично мне в суждениях о реабилитации Сталина, в целом обоснованных, все же видится некоторая некорректность. Объясняется это тем, что кампания по реабилитации, затеянная еще в 1953 году Н.С. Хрущевым и А.И. Микояном, временами проводилась «чохом», а, попав под эгиду А.Н. Яковлева, и вовсе превратилась в бесстыжее средство оболгания большевиков и советского строя. Согласно ельцинскому Закону от 18 октября 1991 года, реабилитировались лица, осужденные за контрреволюционные преступления, начиная с 25 октября (7 ноября) 1917-го. «Жертвами политических репрессий» стали часто изображаться полицаи и власовцы, «крутые» уголовники – от бандитов до фальшивомонетчиков. Данные о результатах кампании умышленно перепутываются и тщательно скрываются. Яковлев как-то заявил о полутора миллионах «реабилитированных». Стоит ли применять это запачканное слово к прямому морально-политическому преемнику Ленина, нашему вождю? О реабилитации когда-нибудь попросят сами «реабилитанты», да кто им ее даст? Думается, вместо подобных формальных акций надо без устали доводить до людей слово самого Сталина и слово правды о Сталине. Здесь особенно уместен мудрый принцип Спинозы: не плакать, не смеяться, а понимать, – и практика дает тому все более весомые доказательства.
…В развязанной хрущевцами критике «культа личности» Сталина превалируют два обвинения. Первое из них связывается с репрессивными акциями Советского государства, особенно во второй половине 30-х годов; второе вменяет Сталину ответственность за тяжкие поражения Красной армии в битвах 1941–1942 годов.
В своем февральском докладе Хрущев приписал Сталину попытку «теоретически обосновать политику массовых репрессий под тем предлогом, что по мере нашего продвижения вперед к социализму классовая борьба должна якобы все более и более обостряться». Хрущев сослался на доклад Сталина на февральско-мартовском (1937 года) Пленуме ЦК. Удивительно, но в течение 40 лет никто эту ссылку не проверил. Неужто и в самом деле, как говаривал Пушкин, «мы ленивы и не любопытны». В действительности названного тезиса, который без конца тиражировался как «сталинский», ни в докладе Сталина, ни в его заключительном слове нет. Верно то, что Сталин отмечал необходимость «разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится все более и более ручным». Подчеркивал Сталин и то, что «если один конец классовой борьбы имеет свое действие в рамках СССР, то другой ее конец протягивается в пределы окружающих нас буржуазных государств. Но «теории обострения» во второй половине 30-х годов, то есть когда в СССР уже было обеспечено абсолютное преобладание социалистических форм хозяйства и принята Конституция победившего социализма, он не выдвигал, а выступал против «теории затухания». Вы как политики, надеюсь, хорошо чувствуете этот нюанс.
Нам незачем выгораживать Сталина и изображать его этакой беспечной беззубой овечкой. На январском (1933 года) Пленуме ЦК и ЦКК, говоря об итогах первой пятилетки и необходимости всемерной зашиты общественной собственности как священной и неприкосновенной основы нашего строя, он, и правда, выдвинул тезис: «Уничтожение классов достигается не путем потухания классовой борьбы, а путем ее усиления», – и призвал «иметь в виду, что рост мощи Советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов». Но действовал он конкретно-исторически. Усиление или ослабление классовой борьбы – причем в меняющихся, подчас новых, не знакомых ранее формах, – зависело от степени упрочения Советской социалистической системы, от ее устойчивости, а она, как показал опыт последних десятилетий XX века, никогда не была постоянной, неизменно гарантированной величиной. Сталин это хорошо понимал. Он был гибким диалектиком, в то время как Хрущеву в этом смысле, говоря по-русски, медведь на ухо наступил…
Любимой игрой оппортунистов и антисоветчиков всех мастей, в которой задействована ложь фантастических размеров, стала цифирь, якобы отображающая число репрессированных большевизмом. Рекорд тут поставил Юрий Карякин – 120 миллионов человек. Есть «свидетельства» и поскромнее – Александр Солженицын и Рой Медведев довольствуются показателем, меньшим примерно вдвое. При населении СССР перед войной 190–195 миллионов и это выглядит внушительно. Остаются недоуменные вопросы: кто воевал, кто трудился в тылу, кто остался в живых, кто восстанавливал народное хозяйство, откуда взялся народ, который до развала Советского Союза готов был взять 300-миллионную высоту?
q q q
В свете новейших изысканий (прежде всего В.Н. Земскова и И.В. Пыхалова) считаю своим долгом дать здесь объективную справку. Так, число приговоренных к высшей мере наказания в 1921–1953 годах (периоды окончания Гражданской войны, НЭПа, коллективизации, Великой Отечественной) близко к 800 тысячам. Части этих лиц смертная казнь заменялась заключением на сроки 10–15 лет. В 1934–1940 годах таких заключенных насчитывалось в лагерях от 4 до 7 тысяч (см.: Пыхалов И.В. «Время Сталина: факты против мифов». Л., 2001. С. 19,10).
Контингент пресловутого «архипелага ГУЛАГ» в марте 1953 года составлял 2,5 миллиона человек, несколько больше полутора процентов населения страны. Любопытно сопоставить эти данные с сегодняшним положением дел в США. На конец 1999 года в «цитадели прав человека» зафиксировано два миллиона заключенных, вдвое меньше на 100 тысяч населения (около 0,75%), чем у нас при Сталине (см.: там же. С. 16). Но и страна другая, и эпоха не та. Одно дело – государство и общество, претерпевшее в течение полувека на своей территории драмы трех революций и двух мировых войн, едва залечившее раны последней из них, и совсем иное – государство и общество, сумевшее два века оставаться в стороне от разорительных вторжений, извлечь колоссальный экономический выигрыш от сражений на чужих континентах и занять уникально выгодные геополитические позиции…
До сих пор историки в долгу перед народом, не дав должной принципиальной оценки двух негативных явлений в советском прошлом, – фактов массового доносительства в 30-х годах и фактов изменничества – в начале 40-х.
Явление доносительства было отмечено в известном, долго замалчивавшемся постановлении январского (1938 года) Пленума ЦК ВКП(б). В нем верно указывалось, «что многие наши парторганизации и их руководители до сих пор не сумели разглядеть и разоблачить искусно замаскированного врага, старающегося криками о бдительности замаскировать свою враждебность и сохраниться в рядах партии – это во-первых, – и, во-вторых, стремящегося путем проведения мер репрессий перебить наши большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в наших рядах».
Кто, к примеру, побуждал упомянутую в документе заведующую отделом Ростовского обкома Шестову инспирировать исключение из партии 30 безвинных коммунистов пединститута? Какая сила заставила секретаря Киевского обкома Кудрявцева провоцировать половину городской парторганизации подать политически компрометирующие заявления на другую ее половину? «Демократская» журналистика вылепила, в частности, из Михаила Кольцова и Всеволода Мейерхольда – фигур, по-настоящему крупных и заслуженно популярных, – кумиров, святых великомучеников. Но у всего этого выпячивается и другая сторона. Кольцов, уличенный руководителем интербригад Андре Марти в связях с испанскими троцкистами, после второго допроса и месячной паузы стал давать показания на (назову только известные имена) подругу Маяковского Лилю Брик, ее мужа Осипа и сестру (жену Арагона) Эльзу Триоле, на пушкиниста Зильберштейна, писателей Вишневского, Ставского, Пастернака, Эренбурга, Бабеля, Евгения Петрова, Кирсанова и Алексея Толстого, на кинорежиссера Кармена, артистов Сац, Берсенева и Гиацинтову, дипломатов Литвинова, Майского и Потемкина, на ряд военных, даже на свою жену Марию Остен (см.: Сопельняк Б. «Смерть в рассрочку». М., 1998. С. 149 и др.).
Похоже вел себя Мейерхольд. На допросах он говорил о своем «антисоветском влиянии» и о якобы близких настроениях Эйзенштейна, Охлопкова, Дикого, Гарина, Олеши, Пастернака, Шостаковича, Шебалина, Сейфуллиной, Кирсанова, Всеволода Иванова, Федина, Эренбурга и др. Правда, потом Всеволод Эмильевич от этих наветов отказался (см.: там же. С. 238 и др.), они не помешали перечисленным деятелям внести свой вклад в золотой фонд советской культуры. Но как вела себя прочая доносительская мошкара (имя ей – легион), мы и поныне почти не знаем.
Без тщательного социологического изучения ее следов в архивах – этой стихийной отрыжки классовой борьбы и буржуазно-обывательской психологии – нам не уяснить всех причинно-следственных связей того, что столько лет приписывается «культу личности». Пожалуй, отчасти прав историк В.Т. Логинов, которого никак нельзя причислить к «сталинистам». «Террор 1937 года имеет свою логику, – рассуждал он. – Сталин вряд ли планировал репрессии в таких масштабах. Но террор – как снежный ком. Берут одного, он с испугу называет еще десять человек, значит, их тоже нужно брать, они тоже кого-то называют, цифры растут»… Тут историкам, как говорится, еще пахать и пахать.
В декабре 1977 года мне довелось беседовать с В.М. Молотовым, которому тогда шел 88-й год. Вячеслав Михайлович по-прежнему искренне считал предвоенную кадровую чистку правильной в целом мерой, предотвратившей образование в стране «пятой колонны». «Иначе мы потерпели бы поражение», – сказал он. Подобное мнение в предсмертном интервью с горечью выразил со своей стороны Гитлер (см.: «Война и мы». Кн. 2. М., 2001. С. 84). Повторяли его и наши союзники. Если и при этих условиях, по некоторым сведениям, на германских фашистов работало до 1,5 миллиона предателей Родины (см.: Семиряга М.И. «Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны». М., 2000. С. 782), можно представить себе, какой опасности мы избежали. Ваш покорный слуга не стал бы говорить об этих вещах, если бы осенью 1942 года не наблюдал в оккупированной маленькой Элисте формирование немецкой полиции и двух фронтовых эскадронов преимущественно из дезертиров кавалерийской дивизии полковника Хомутникова, если бы не видел двух городских голов – русского, по фамилии Труба, и калмыка Цуглынова, не был на похоронах сотен жертв четырехмесячного гитлеровского террора…
q q q
Полтора десятилетия «перестройки» и «реформ», во многом мотивированных жупелом сталинизма, привели нас, дав соответствующий фактический материал, к необходимости новых выводов и обобщений. Самое важное из них состоит в том, что результатом хрущевско-горбачевских переворотов явилось не затухание или же прекращение, а, напротив, усиление и обострение классовой борьбы. Перевод ее на качественно новую ступень с реставрацией социального антагонизма в его наиболее вульгарном и контрастном виде, когда преступной плутократии объективно противостоит коварно ограбленная и психологически зачумленная масса пролетаризуемого населения.
Для вас не открытие старое марксистское положение о трех основных формах классовой борьбы – экономической, политической и идеологической. Это положение Ленин конкретизировал определением пяти новых специфических форм классовой борьбы в эпоху диктатуры пролетариата. Таковыми явились: а) подавление сопротивления эксплуататоров, б) гражданская война, в) нейтрализация мелкой буржуазии, первоначально крестьянства, г) использование на службе пролетариату профессионалов из буржуазии, д) воспитание новой дисциплины (см.: ПСС. Т. 39. С. 261-264). К началу 80-х годов в литературе считалось, что из этих форм сохраняется только последняя – воспитание новой дисциплины, да и то правящая партноменклатура всякий раз поеживалась при упоминании о ее классовой сущности.
Выплеск классовой борьбы во второй половине 80-х, заставший наши кадры врасплох, связан и с тем, что теоретическая работа на тему ее дальнейшей модификации фактически оказалась на нуле, а вместе с ней и трезвое понимание происходящего.
Еще в ноябрьском (1938 года) постановлении Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», подписанном Молотовым и Сталиным, вскрывались факты безответственного отношения к следственному производству и грубого нарушения установленных законом процессуальных правил. В нем указывалось на подрывную деятельность в органах НКВД и Прокуратуры чужеродных элементов, которые «сознательно извращали советские законы, совершали подлоги, фальсифицировали следственные документы, привлекая к уголовной ответственности и подвергая аресту по пустяковым основаниям и даже вовсе без всяких оснований, создавали с провокационной целью «дела» против невинных людей, а в то же время принимали все меры к тому, чтобы укрыть и спасти от разгрома своих соучастников по преступной антисоветской деятельности».
Как и в январском постановлении ЦК, в этом документе сталинское руководство приближалось к пониманию двойственности известных карательных мер и к ведению новых зигзагов классового противостояния. Однако Сталин и его соратники еще не вывели из всего этого тезис о чужеродном (бело-националистическом и оппортунистическом) проникновении в правоохранительные структуры как еще одной, развившейся уже после Ленина, форме классовой борьбы. Между тем для них не были тайной идущие извне директивы о внедрении со стороны как белогвардейской эмиграции (в частности РОВС), так и троцкистских центров. Финал нам известен. Это – навешивание на Сталина и партию всех жертв войн, эпидемий и социальных конфликтов (в том числе погибших в схватке с фашизмом); это – «реабилитация» подчас заведомых негодяев и недругов трудящихся; это – рассеянный склероз и морально-политический паралич ЦК и КГБ в 1991 году.
q q q
Другой формой классовой борьбы, не отмеченной ранее, нельзя не признать чужеродное проникновение в мозговые структуры партии и государства, особенно Академии наук, со второй половины 50-х годов. Мало того, что после смерти Сталина партию ни разу не возглавил сопоставимый деятель, совмещающий способности дальновидного теоретика с широким кругозором и крупнейшего организатора производства и общественной жизни. Грамотные обществоведы вообще перестали фигурировать в высшем руководстве КПСС.
На последнем присталинском (XIX) съезде в Президиум ЦК было избрано пятеро таковых (О.В. Куусинен, И.В. Сталин, М.А. Суслов, Д.И. Чесноков, П.Ф. Юдин), однако в марте 1953 года они все (почивший Сталин не в счет) были оттуда удалены. Возвращение в этот орган Суслова (1956), а потом и Куусинена (1961), в сущности, ничего не добавило – Суслов, умерший в январе 1982 года, не отличался новаторским типом мышления, Куусинен же, видимо, вспомнив свою социал-демократическую молодость, «отличился» умозрительным упразднением диктатуры пролетариата (см.: Бурлацкий… С. 37-39, 41-42), что тяжко потом сказалось на судьбах советской системы.
В 1972 году кандидатом в члены Политбюро (переименованный Президиум) был избран историк Б.Н. Пономарев, но он не улучшил погоду. Спустя полтора десятилетия, в 1987 году, в этом качестве там появился могильщик большевизма А.Н. Яковлев, что символизировало «начало конца». Почти сорок лет высшее руководство КПСС, отказавшись от самостоятельного стратегического анализа и планирования, довольствовалось популяризаторскими поделками референтов, консультантов и помощников, выдаваемыми за коллективную мудрость партии, и попирало свою обязанность вести страну согласно предписаниям достоверной передовой теории. Надо ли удивляться, что почти вся эта «умственная» челядь, выброшенная со Старой площади в августе-91, стала искать себе убежище не в протестующем «простонародье», а в комфортабельном Фонде Горбачева?
В качестве третьей из новейших форм классовой борьбы я назвал бы целеустремленное отщепление партии от рабочего класса, противопоставление рабочего класса партии, его дробление и разобщение вплоть до утраты им адекватного самосознания и своего общественного лица. Шахтерские забастовки 1989 года и поведение профсоюзов в дальнейшем – наглядный тому пример.
Вы видите, что рассмотрение сегодня решений XX–XXII съездов о «культе личности» окрашивается мрачными тонами буржуазно-бюрократической контрреволюции рубежа XX–XXI веков. Догадывались ли, знали ли мы о ее возможности задолго до того, как она на нас обрушилась? Несомненно. «Мы не знаем, – писал Ленин 6 октября 1917 года, то есть в канун успешного восстания, – победим ли мы завтра или немного позже… Мы не знаем, как скоро после нашей победы придет революция на Западе. Мы не знаем, не будет ли еще временных периодов реакции и победы контрреволюции после нашей победы, – невозможного в этом ничего нет – и потому мы построим, когда победим, «тройную линию окопов» против такой возможности» (ПСС. Т. 34. С. 374). Такой «тройной линии окопов» у партии, которая не пересмотрела поспешные хрущевские заявления об «окончательной» победе социализма (XXI съезд) и об отмене диктатуры пролетариата (XXII съезд), увы, не оказалось.
В июне 1925 года слушатели Свердловского университета спросили Сталина о возможности нашего перерождения в условиях временной стабилизации мировой капиталистической системы. Сталин ответил на этот вопрос утвердительно и указал на три опасности, существующие и вне связи со стабилизацией:
«а) опасность потери социалистической перспективы в деле строительства нашей страны и связанное с этим ликвидаторство;
б) опасность потери международной революционной перспективы и связанный с этим национализм;
в) опасность падения партийного руководства и связанная с этим возможность превращения партии в придаток государственного аппарата».
Смею утверждать, что все эти опасности были реализованы в 1985–1991 годах…
q q q
Теперь несколько слов о поведении Сталина в начале Великой Отечественной войны.
Знал ли Сталин о неизбежности и времени фашистского нападения на СССР? Да, знал.
Верил ли он Гитлеру? Нет, не верил.
Принимал ли необходимые меры по укреплению обороноспособности страны? Да, принимал. 5 мая 1941 года на встрече с выпускниками военных академий Сталин, по сути, прямым текстом предупредил, что советским воинам надлежит похоронить миф о «непобедимости» германской армии (см.: Новое время. 1991. №19. С. 37-38). Вместе с тем он считал, что Красная армия в материально-техническом отношении будет в состоянии нанести поражение врагу только через полтора года. Это, кстати, поразительно подтвердилось на примере Сталинградской операции. 7 ноября 1941 года в осажденной Москве Сталин обещает решающий поворот через «несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик», а через год, 19 ноября 1942-го, начинается знаменитое наступление Донского фронта во главе с К.К. Рокоссовским.
Веет притворством за версту от попыток взвалить на Сталина вину за взлом фашистами нашей линии обороны на рассвете 22 июня 1941 года. Дело в том, что он в рамках своей компетенции «не занимался непосредственно оперативно-тактическими вопросами вооруженных сил, никогда не инспектировал войска, не проверял их боеготовность, полностью полагаясь в этом деле на наркомат обороны…» Не его вина, что НКО (С.К. Тимошенко) не контролировал должным образом исполнение ускоренных мероприятий по повышению боеспособности войск на западной границе, в том числе распоряжения Генерального штаба (Г.К. Жуков) от 18-го и собственного приказа от 19 июня о приведении войск в боевую готовность. По мнению адмирала флота СССР Кузнецова Н.Г., поведение которого в момент агрессии явилось образцовым, «И.В. Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах» (см.: «Война и мы». Кн. 1. М., 2000. С. 677). Преступной халатностью тогда «прославился» командующий Западным особым военным округом Д.Г. Павлов.
Хрущев оболгал Сталина, приписав ему пораженческое настроение после первых тяжелых неудач на фронтах (см.: Известия ЦК КПСС. 1989. №3. С. 148-149). Имеются свидетельства, что 22 июня застало его больным острой формой ангины. В то же время, согласно тетради записи лиц, принятых Сталиным, 21-го у него побывало 11, 22-го – 15 лиц (кое-кто из них по 2–3 раза).
q q q
Высказывалось мнение, что не Молотов, а Сталин должен был выступить по радио в первый день войны. Но это было бы неверно тактически. Сталинская речь 3 июля, то есть на двенадцатый день войны, явилась непревзойденным шедевром сердечного обращения к каждому соотечественнику, емкой программой достижения успеха в борьбе. Подобную разработку, как и принятую 29 июня директиву Совнаркома и ЦК партийным и советским организациям прифронтовых областей, не мог подготовить растерявшийся, подавленный человек.
Было, однако, еще одно, кардинальное обстоятельство, которое до сих пор ускользает (или же преднамеренно упускается) из поля зрения исследователей. Речь идет о классовой борьбе на международной арене, приобретшей после Октября характер противостояния двух систем.
Сталин неплохо разбирался в истории войн. И есть основания полагать, что перед его мысленным взором не раз вставала картина сражения при Каннах и на Перекопе, панорама маневрирования пространством в Отечественной войне 1812 года и начало Первой мировой. Известно, что Россия не объявляла в 1914 году войну Германии. Войну объявила Германия, и притом под предлогом, что в России приступили к мобилизации. Сталина, по-видимому, очень сдерживал – признаков этого достаточно – именно данный прецедент.
Главное же состояло вот в чем. Больше, чем конъюнктурных военных неудач, Сталин опасался объединения крупнейших империалистических держав – Англия в это время воевала с Гитлером, захватившим всю континентальную Европу; США, не участвуя в войне, служили как бы ее заокеанским тылом, – альянса мирового капитала против Советского Союза. На сей счет у него было более чем достаточно «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» (Пушкин). Перед Сталиным маячил пример Польши, которая в 1938 году беспечно поучаствовала с Германией в разделе Чехословакии, а в 1939-м, отвергнув возможность советской помощи, сама стала жертвой недомыслия своих правителей. В докладе 6 ноября 1941 года Сталин упомянул и пример «Франции, правители которой, дав себя запугать призраком революции, с перепугу положили под ноги Гитлера свою родину, отказавшись от сопротивления. Немецко-фашистские стратеги думали, – подчеркнул Сталин, – что то же самое произойдет с Великобританией и США. Небезызвестный Гесс для того, собственно, и был направлен в Англию немецкими фашистами (май 1941 года. – Авт.), чтобы убедить английских политиков примкнуть ко всеобщему походу против СССР». Сталин вряд ли считал себя вправе выступить перед народом, не проведя глубокий внешнеполитический зондаж. 3 июля он смог уже уверенно доложить о предпосылках создания мощной антигитлеровской коалиции.
Мао Цзэдун как-то сказал, что лягушка, сидящая на дне колодца, утверждает, что небо величиной с колодец. Так и практически все «критики» Сталина. Стратеги, в лучшем случае военные, а то и просто склочники, они не выходили на уровень геополитической, всемирно-исторической стратегии. Им было важно выиграть одно либо несколько сражений в армейском, фронтовом или межфронтовом диапазоне, – Сталин должен был выиграть, в том числе за счет постановки тыловой, народно-хозяйственной и дипломатической работы, в целом всю войну. И не только ее. Задача высвечивалась намного шире. Следовало вывести новый строй из капиталистического окружения и вызываемой им международной изоляции, помочь ему утвердиться как мировой системе, создать гарантии его неустранимости и прогресса.
Смешно сейчас читать пахнущие троцкизмом заявления о том, будто «Сталин напирал на национальный фактор, считая его самодовлеющим» (Альтернативы. 2001. №2. С. 122), вирши, в которых игнорируется реальный исторический процесс. По Ленину, «интернационализм на деле один и только один: беззаветная работа над развитием революционного движения и революционной борьбы в своей стране, поддержка (пропагандой, сочувствием, материально) такой же борьбы, такой же линии, и только ее одной, во всех без исключения странах». Яснее вроде бы не скажешь. «Все остальное, – добавлял Ленин, – обман и маниловщина» (ПСС. Т. 31. С. 170). В отличие от Троцкого, который видел в Родине всего лишь материал для подтопки мировой революции, Сталин поступал как раз по Ленину. Он укреплял и расширял базу социалистической общественной системы в СССР, раздвигал горизонты мировой революции на территориях многих европейских и азиатских стран, включая сюда миллиардный Китай. Неужто так уж трудно, когда речь заходит о Сталине, отличить человеческий голос от лягушачьего кваканья?..
q q q
Признаться, мое знакомство с хрущевским докладом весной 1956 года оставило впечатление произвольно-эклектического набора фактов под соусом давней аппаратной интриги и сведения счетов. С тех пор это впечатление многократно усилилось. Его основательно укрепили бесчисленные мифы, которые охотно мультиплицировались буржуазно-ревизионистскими СМИ. Перечислим наиболее ходкие из них.
Миф первый: отношения со Сталиным Ленин якобы прервал своей запиской от 5 марта 1923 года. Такого эффекта Хрущев добился, процитировав этот документ и отказавшись его комментировать. Миф опровергается фактически и документально, о чем я писал в «Правде».
Миф второй: Ленин, возможно, был отравлен Сталиным. Во всяком случае, Сталин был готов по просьбе тяжелобольного Ильича доставить ему яд. Автор этого мифа – Троцкий. Миф опровергается запиской Сталина в Политбюро от 21 марта, на которой, кстати, есть подпись читавшего ее Троцкого.
Миф третий: Сталин-де причастен к убийству С.М. Кирова. Любимая игрушка А.Н. Яковлева. Опровергнута рядом публикаций, среди которых наиболее фундированной и убедительной является работа А.А. Кирилиной «Рикошет, или Сколько человек было убито выстрелом в Смольном» (СПб., 1993).
Миф четвертый: Сталин был агентом царской охранки. В отдельных публикациях фигурировала даже «его» жандармская кличка – Фикус, в действительности принадлежавшая некоему Ерикову-Бакрадзе. Основной документ, содержащий этот «компромат», датирован 12 июля 1913 года и вытащен на страницы «Московской правды» Г. Арутюновым и Ф. Волковым. По целому ряду несомненных признаков он аттестуется как фальшивка. В частности, в этом небольшом тексте семь раз упоминается свежий тогда псевдоним Сталин, хотя вся связанная со Сталиным жандармская переписка тех лет именует его по первоначальной фамилии Джугашвили.
Миф пятый: известный русский врач В.М. Бехтерев якобы, осмотрев Сталина, назвал его параноиком. Автор мифа – академик Н.П. Бехтерева, внучка знаменитости, сама опровергла его в печати (см.: «Аргументы и факты». 1995. №32. С. 2-3).
И так далее и тому подобное…
Спрашивается: не слишком ли много всего такого изливается и обрушивается на одного человека?
«Все необыкновенное мешает людям жить так, как им хочется», – писал о восприятии Ленина обывателями Максим Горький. Ношу, которую 30 лет держал на своих плечах, свято чтя заветы Учителя, Сталин, «обыкновенной» не назовешь. На его жизненном счету две исторических «мелочи»: 1) создание устойчивого трудового товарищеского сообщества с лучшей в мире системой управления и динамикой роста; 2) победа над ударными отрядами мирового империализма на западе и на востоке с искусным маневром по временному привлечению на свою сторону других соперничающих империалистических держав, «Владимир Ленин был человеком, который так помешал людям жить привычной для них жизнью, как никто до него не умел сделать это. Ненависть мировой буржуазии к нему обнаженно и отвратительно ясна, ее синие, чумные пятна всюду блещут ярко. Отвратительная сама по себе, эта ненависть говорит нам о том, как велик и страшен в глазах мировой буржуазии Владимир Ленин – вдохновитель и вождь пролетариев всех стран» (Ленин В.И. и Горький А.М. Письма, воспоминания, документы. М., 1958. С. 240-241). Эти же чувства переносятся и на «наследника его силы» (Горький) – Сталина. Лицемеря по поводу ГУЛАГа и «слезинки ребенка», хапуги и паразиты всяческого сорта прибирают к рукам все, что «плохо лежит», пускают кровь там, где им заблагорассудится, понуждают народы России терять, как на войне, от необеспеченности существования и потери будущего по миллиону жизней в год. Однако прав был белорусский поэт Кондрат Крапива: «Каб сонца засланіць – вушэй аспіных мала».
q q q
В заметках 1919 года о диктатуре пролетариата Ленин записал:
«Борьба до конца или «отболтаться» (Каутский К., мелкая буржуазия, «социалисты»)» (ПСС. Т. 39. С. 262). Именно в этом предложении выражается сейчас водораздел между коммунистами и оппортунистами.
Никто не скажет, что у Сталина не случалось ошибок, и порой серьезных. Но выявлять их надо в интересах «борьбы до конца», а не ради самоедского или самооправдательного «отбалтывания».
Первое, на что, мне кажется, следовало бы обратить внимание, – это необходимость иметь отлаженный механизм самоочищения и самообновления партии. До XVIII съезда ВКП(б) (1939) она как правящая партия применяла метод массовой чистки. Однако при чистке середины 30-х годов, как признал сам Сталин, «к сожалению, ошибок оказалось больше, чем можно было предположить». И чистки, перепутав их с репрессиями, вместо того, чтобы гуманизировать и совершенствовать их методику, отменили. Во время войны погибло свыше трех миллионов коммунистов – в два раза больше, чем было представлено на XVIII съезде. Чистки (очевидно, с поправками на изменившийся персональный состав партии и послевоенные социальные сдвиги) стали вновь необходимы. Но к подобной практике не вернулись, и это имело свои отрицательные последствия.
Второе – представляется поспешным вывод XIX съезда (1952), при мотивировании замены названия партии ВКП(б) на КПСС, о том, что «меньшевистская партия в СССР давно уже сошла со сцены…» (КПСС в резолюциях… С. 518). Разумеется, об организационно обособленном меньшевизме в начале 50-х годов не могло быть и речи. Но с дистанции десятилетий отлично видно, что меньшевистское идейно-политическое и, если угодно, нравственное течение в партии как в левом (троцкизм), так и в правом (социал-либерализм) его вариантах продолжало существовать. Временами оно находилось в полупридушенном состоянии, а временами – крепло и наглело. Припомните: последний Пленум ЦК КПСС 25 июля 1991 года позволил Горбачеву «вмазать» партии, в сущности, социал-демократический проект Программы, ревизовать оценки спора «большевики-меньшевики». Отбить этот идеологический гол в свои ворота ЦК уже не сумел.
По мнению ветеранов сталинского ЦК, еще в те поры в руководстве на правую ножку начинали хромать (выражение Шолохова) Берия и Маленков. Им неплохо подхрамывал эластичный Микоян. Как нельзя кстати для этой группочки рядом был выдвинут Сталиным Хрущев. Его эстафету через пару десятилетий и подхватил «наш Михаил Сергеевич». Меньшевизм, отливающий всеми цветами радуги, жив и поныне.
Третье: Сталин, прежде всего в период первых пятилеток и вой-ны, великолепно справился с выковкой для промышленности и армии командных кадров новейшей формации. Этому внешне противоречат данные о предвоенных репрессиях в офицерском корпусе. Но, во-первых, из примерно 19 тысяч уволенных из армии по политическим мотивам более 9 тысяч было возвращено в строй в 1938–1939 годах. Во-вторых, нехватка подготовленных командиров перед войной, которую «демократы» объясняют репрессиями, вызывалась резким увеличением в тот момент численности войск, их штатных потребностей куда больше, чем какими-либо другими причинами. В-третьих, безусловно болезненные процессы кадровых перемен имели – помимо ликвидации военно-троцкистского заговора – и другие положительные результаты. В составе генералитета число лиц с академическим образованием повысилось с 29% до 52% (см.: Пыхалов… С. 54). Это в немалой степени сказалось, – естественно, по мере приобретения опыта современной войны, – на общих итогах фронтовых операций, особенно 1943–1945 годов.
q q q
В чем Сталин не преуспел – и об этом надо сказать со всей определенностью, – так это в подготовке себе и своим соратникам достойной партийной смены. Если даже один из апологетов Хрущева считает, что «этому чрезвычайно мужественному и активному политическому деятелю не хватало ни мужества, ни образования, ни знаний для того, чтобы стать еще и политическим мыслителем» (Бурлацкий… С. 191-192), то что должны сказать мы? Крупным, и притом самостоятельным политическим мыслителем и организатором должен быть всякий, кто берется за рычаги (или же кому они доверяются) руководства Коммунистической партией и социалистическим государством. Это вытекает не из благих пожеланий, а из объективной природы данной партии и данного государства. Любители и карьеристы должны тут выбраковываться беспощадно. Иначе, как жестоко показала нам жизнь, «культ личности» сменяется «культом» без личности, переходящим в свою очередь в культ наличности…
«Как-то в 1947 году, – вспоминал Микоян, – Сталин выдвинул предложение о том, чтобы каждый из нас подготовил из среды своих работников 5–6 человек, таких, которые могли бы заменить нас, когда ЦК сочтет нужным это сделать. Он это повторял несколько раз, настаивал» (Прибытков В. «Аппарат». СПб, 1995. С. 81). Но, судя по всему, перспективность этого предложения и недооценивалась, и отпугивала, и саботировалась В отличие от Ленина, после Сталина, оказавшегося пленником бюрократии и ее жертвой, не осталось надежной молодой когорты, продвинутой на ключевые позиции, которая умело поведет дело дальше.
Вы, товарищи, конечно, отчетливо помните долгую возню «демократов» с «завещанием Ленина», из которого выхватывалось всего два момента – предложение сместить Сталина с поста Генерального секретаря и «изменение всей нашей точки зрения на социализм», истолковываемое в духе рыночного ревизионизма.
А оставил ли Сталин свое «завещание»? Конечно!
Это – общеметодологические и морально-политические установки работы «Марксизм и вопросы языкознания» (1950); это – «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952); это – речь на XIX съезде КПСС, направляющая в общее русло эпохи перехода от капитализма к социализму во всемирном масштабе борьбу за демократию и борьбу за национальное освобождение.
Произошла трагедия. Те, кто наследовал его власть, не наследовали его дух. С ним же лично повели себя более чем неблагородно. Впавший в бессознательное состояние старик в течение полусуток пролежал без медицинской помощи. Снятие его со всех постов произвели еще до кончины. Спустя некоторое время выяснились и другие подробности, подтверждающие, что уйти из жизни ему «помогли»…
Заканчивая свой доклад, хочу, товарищи, попросить вас не воспринять его как ностальгическое возвращение в прошлое, как попытку увести вас от жгучей повседневности. Наоборот, не разобравшись в поставленных вопросах, мы не сумеем как следует понимать друг друга, объясняться и достигать взаимопонимания с более молодыми, иначе говоря, уверенно торить тропу в будущее. Сталин и сегодня – наше оружие, и его недопустимо доверять дуракам, невеждам и подлецам. Со Сталиным и надо обращаться, как с оружием, эффективным и опасным, обоюдоострым, требующим знания, честности и умения.
Поэтому и прошу вас поддержать вносимую резолюцию.
Воспроизведено с издания:
Р.И. Косолапов –
«Слово товарищу Сталину»
